18+. Фикбук молоко

Milk. — фанфик по фэндому «Panic! At the Disco»

«То, что делают эти люди – не агрессия;Они лишь изобретают новые способы наслаждения с частями своего тела через их эротизацию»

Райан стоял в ванной, с одним полотенцем под коленями и с другим в руках. Повернув голову и вытянув шею, он смотрел, чем занимается Брендон. Младший кружил ложкой в слишком большой миске, прежде чем нажать на ее край и положить ложку на стойку.

- Как думаешь, оно слишком холодное, чтобы я влил это в тебя, или это будет здорово? – Брендон наклонился так, чтобы Райан окунул в миску два своих пальца и кивнул.

- Это здорово.

Брендон снова наклонился, чтобы погладить Райана по волосам, и затем снова вернулся к раковине, где лежало все оборудование.

Крюк уже висел на душевой занавеске, и Брендон мог повесить туда полный мешок.

- Детка, иди и вытащи пробку, - его голос был мягкий и нежный. – И начни со своих пальцев.

Это было самое нежное из всего "темного", что он когда-либо говорил.

Никаких оскорблений, оттягивания за волосы или наказания за стоны от боли - эти вещи были запрещены, в то время как Райан наполнял себя, ибо он и так испытывал слишком много боли.

Брендон почувствовал небольшую дрожь, пробежавшуюся по всему телу, когда он услышал тихий стон из ванной, и понял, что Райан только что извлек пробку. Он посмотрел в зеркало, наблюдая, как парень ставит стеклянную пробку на край ванны рядом с лубрикантом. Райан крутил в пальцах бутылочку, отчаянно желая заполнить себя, выдавив лубрикант на пальцы и потирая их. Он был холодный и жидкий на ощупь, но согревался по мере движения пальцев.

- Ты выглядишь так горячо, когда делаешь это, - промурлыкал Брендон, стоя возле раковины, где мешок был наполовину полон. – Иди сюда.

Райан вспыхнул от комплимента, его запястья заскользили вниз по его талии, бедрам и изгибу его ягодиц. Пальцы нашли его вход, борясь с давлением, прежде чем войти. Он был уже свободен от пробки, так что это было легкое проникновение. Он даже не потрудился взять еще лубриканта, прежде чем добавить третий палец, постанывая. Он начал стонать, как только увидел Брендона, стоящего с мешком.

- Уже?

- Ты выглядишь разочарованным, - мягко упрекнул его парень, - ты можешь задержать свои пальцы на секунду, - он почти добавил «шлюшка», но остановил сам себя. Брендон наклонился за смазкой, позволяя себе задержаться на Райане взглядом, лаская горячим дыханием его затылок.

- Просто думай о том, что я сделаю позже, - прошептал он, прежде чем снова выпрямиться и размазать лубрикант по его пальцам и наконечнику клизмы. – Окей?

Райан заскулил, но все равно вытащил пальцы. Он даже не успел почувствовать себя пустым, как пальцы Брендона скользнули к его входу, надавливая.

- Дыши, - промурлыкал он, поглаживая пальцами спину парня. – Я сейчас войду, ладно?

- Подожди, - выдавил Райан.

- Я сказал «сейчас», - голос Брендона стал тверже. - С тобой все нормально, - он продолжал гладить пальцами спину парня, когда расслабил зажим.

Райан укусил нижнюю губу и простонал, почувствовав первый прилив теплого молока, скользящего внутрь. Начало клизмы всегда чувствовалось, как пальцы Брендона: почти так же гладко и мягко, но скоро начнутся судороги, несмотря на то, что когда это были пальцы Брендона, такого не происходило.

Когда они начали, одна из рук Райана взлетела к его животу, и Брендон остановил поток, не говоря ни слова, позволяя Райану облегчить боль поглаживаниями.

- Просто скажи мне, если что.

- Ладно, - прошептал Райан, пока его рука была все еще на животе.

Брендон снял зажим снова, и Райан почувствовал, как тепло снова вливается в его тело. Он продолжил массировать живот, чтобы прошли судороги, как почувствовал, что его желудок расширяется от принятой жидкости.

- Стоп, - снова выдавил он. Райан не хотел спрашивать, сколько там молока, но он отчаянно желал узнать. Ему казалось, что в нем уже половина мешка, но, скорее всего, была лишь четверть. - Брен? – спросил он надломленным голосом. – Я… Я… Бренни… - его голос был слабым.

- У тебя прекрасно получается, детка, - Брендон скользил легкими поцелуями по нижней части спины Райана. – Так хорошо…

Слезы стали накапливаться в глазах Райана. Он чувствовал их в груди, ожидая другую боль в своем теле.

- Я не… Я… - он уронил голову вперед, стараясь дышать спокойней, пытаясь сфокусироваться на пальцах Брендона, вместо жидкости внутри него. – Ладно, - его тихий голос дрожал, в то время как первые слезы скатывались по щекам.

Поток все продолжался, но Брендон замедлил его, ничего не говоря, через пять минут.

- Ты так хорошо принимаешь его, Рай, - проворковал он. – В тебе уже половина, - он не говорил Райану, как много он влил, но в этот раз он сказал это, чтобы не расстроить Райана перед тем, как он вольет оставшиеся две четверти.

- Половина? – спросил Райан смущенно. Он не был уверен в том, что может опорожнить кишечник или что-то в этом роде.

- Ммм… - Брендон наклонился вперед, покрывая поцелуями шею Райана и опускаясь вниз между его лопаток. – Ты готов к продолжению? - Брендон почувствовал, что Райан колеблется и прошептал, схватив его за бедра. - Ты можешь, детка, ты уже делал это раньше.

Райан коротко кивнул, его дыхание уже было тяжелым. Он издал небольшой писк, когда снова почувствовал, как молоко вливается в него.

- Пожалуйста… пожалуйста, я не могу, - он начал трясти головой, слезы уже по-настоящему заливали его лицо. – Я не могу, Брен, пожалуйста… Я… Мне нужно… Пожалуйста. – Брендон снова остановил поток.

Младший опустил свою руку на живот Райану, поглаживая и вырисовывая на нем узоры, как он не делал обычно.

- Я знаю, у тебя получится, - сказал он низко, но его голос не был злым или разочарованным. – Я знаю, что ты можешь, Рай, - он позволил их пальцам переплестись. – Но я не буду заставлять тебя. Это только твое решение.

Райан ненавидел это. Было гораздо проще, пока Брендон не давал ему выбора. Теперь же он должен решить быть ли ему эгоистичным, разочаровать своего бойфренда и не быть вознагражденным, или же просто согласиться с этой болью.

- Я попробую, - слабо промямлил он, зажмурив глаза и закусив нижнюю губу, чувствуя, как поток продолжается.

Брендон скользнул вниз рукой по животу, обхватывая член Райана, нежно поглаживая его, пытаясь превратить его шепот в стоны наслаждения.

- Хорошо, детка, - шептал он снова и снова, - Ты умница.

- Б-больно, - выдавил Райан. – Перерыв?

Брендон снова остановил поток, позволяя Райану растирать его живот и отдышаться.

- Почти всё, - сказал он нежно, все еще сжимая эрекцию парня. – Еще немного, я знаю, у тебя получится, Рай.

- Как много?

Вопрос тяжело повис в воздухе. Райан не должен был спрашивать, он знал, что не должен, но он также знал, что Брендон никогда не шлепал и не наказывал его во время клизмы, так что худшее, что может быть, это то, что Брендон ему просто не ответит.

- Около четырех унций, - наконец ответил тот. – Я начну сейчас, ладно? Мы можем закончить в один раз.

Райан кивнул, стиснув зубы и безмолвно считая в голове, надеясь, что они закончат не позже, чем через минуту. Прошло всего несколько секунд, как поток остановился, и Брендон оставил поцелуй на его пояснице.

- Я собираюсь вытащить это, окей?

Райан напряг мышцы, и пальцы его ног сжались. Было неприятно из-за тупой боли в животе. Несмотря на все его старания, тонкая струйка молока или воды стекала вниз по внутренней части его бедра. Когда в нем была пробка, он мог расслабить мышцы хоть ненадолго. Брендон взял тряпку для посуды и вытер то, что стекало по коже Райана.

Это не продлится слишком долго. Райан знал это, но это все равно казалось ему вечностью. Пять или десять минут текли, как часы. Пальцы Брендона скользили вверх по спине Райана и, добравшись до волос, нежно сжали их.

- Не могу дождаться, когда возьму тебя в постели, - сказал он, понизив голос. – Я собираюсь очень глубоко засунуть свой язык, детка.

Райан простонал, несмотря на тупую боль в мышцах и животе. Это был низкий и мягкий стон, но он, тем не менее, заставил Брендона улыбнуться.

- Это то, чего ты хочешь? – младший продолжал тем же низким голосом. – Ты хочешь почувствовать мой язык в себе, хочешь, чтобы я выебал тебя своим языком? Ты будешь таким вкусным, малыш, - Его пальцы сжимали волосы Райана, не так сильно, чтобы вызвать боль, но так, чтобы заставить его простонать от удовольствия снова. – Я выебу тебя, детка, боже, я выебу тебя так жестко… Я буду чертовски глубоко в тебе, и ты глотнешь мою сперму своим миленьким ротиком.

Райан захныкал, подаваясь бедрами назад, извиваясь.

- П-пожалуйста, – выдавил он. – Пожалуйста, - он просил об освобождении. Он знал, что того, что он принял, было недостаточно, и Брендон продолжал свои действия.

- Я думаю, ты можешь выдержать это пару минут, - Брендон отпустил волосы Райана, просто опуская руку вниз по его телу.

Старший был спокоен, только неконтролируемо поскуливал и все еще содрогался. Брендон скользил руками вниз, пока не сжал задницу Райана.

- Почти, детка, почти.

Прошла минута или около того, как Брендон начал осторожно поглаживать щеку Райана, пока тот изо всех сил старался не потерять из-за этого контроль, держа мышцы достаточно сжатыми.

- Хорошо, - Брендон встал и медленно поцеловал Райана в шею сзади. - Медленно, - предупредил он парня. – Держи это в себе, ладно? – он подал Райану руки, чтобы тот взялся за них, выбираясь из ванной.

Брендон поднял крышку туалета и помог Райану сесть. Тот снова начал плакать. Он ненавидел это, ненавидел, когда Брендон находился здесь при его опорожнении. Это было так унизительно, хуже чем если бы Спенсер смотрел, как Пит ебет его в то время, как Брендон снимал бы это на полароид.

- Пожалуйста, просто… Я могу, - сказал Райан. – Все в порядке. Я могу.

- Стоп, - Брендон выглядел суровым и нахмурился, покачав головой.

Райан заплакал сильнее, поднимая руки и отталкивая Брендона, когда тот подошел ближе, но он был слишком покорным, чтобы по правде противостоять Брендону, поэтому тот сел между его ног, двигая пальцами возле конца пробки.

- Пожалуйста, - прошептал Райан. – Пожалуйста, Брен.

Парень проигнорировал его.

- Не позволяй этому выйти из тебя, пока я не скажу, - он позволил Райану уткнуться в свое плечо. Парня трясло от удушающих рыданий. Когда Брендон медленно вытащил пробку, он поставил ее на бортик рядом с миской, в которой он смешивал молоко и воду.

Несмотря на рыдания, Райан сжимался, возможно, даже сильнее, чем следует.

- Хорошо, идем дальше.

Райан покачал головой.

- Нет, - он заплакал сильнее, Брендон прижался к нему губами. – Пожалуйста.

- Райан, сейчас же.

Парень продолжал плакать, отчаянно цепляясь за Брендона, чувствуя, как выскальзывают первые капли. Он понял, что не контролирует это, что у него нет выбора, когда услышал звуки падающей жидкости в туалет. Что касалось Брендона, он просто держал парня, поглаживая его по спине, воркуя:

- Хороший мальчик, умница, Рай.

Наконец-то шум затих, и Брендон отступил, позволяя Райану вытереться и смыть воду в туалете. Оба помыли руки, и Райан высморкался.

- Прости, - прошептал он, отказываясь смотреть на Брендона. – Я… Я не хотел… Я знаю, что ты не хотел сделать мне больно.

Все еще холодные от воды пальцы Брендона заскользили по подбородку Райана, заставив парня поднять голову и встретиться с ним взглядами.

- Спасибо, - он наклонился и поцеловал его, нежно и мягко сначала, но усиливаясь, запуская свой язык внутрь. – Кровать. Сейчас же, - не в силах сдержать ответную улыбку, почувствовав изгиб губ Райана напротив своих.

Они пошли в спальню отеля, и Брендон молча указал кивком на кровать.

- Спина или коленно-локтевая?

- Коленно-локтевая, если колени не слишком болят.

Райан предпочитал перетерпеть боль в коленях для римминга, как он это продемонстрировал, так что Брендон согласно кивнул, когда тот встал на четвереньки. Райан уставился вперед, борясь с желанием обернуться и посмотреть на Брендона. Райан любил смотреть на Брендона, но ему было не позволено. Он подчинялся негласным приказам по собственному желанию.

Кровать прогнулась, когда Брендон опустился на колени сзади Райана, руками сжимая его бедра. Брендон наклонился, прижимаясь мягким поцелуем к входу Райана и улыбнулся, услышав стон. Его рот был открыт, язык вылизывал края, даже, скорее, поглаживая. Он знал, что не будет делать ничего, кроме как дразнить Райана, мучить его. И, честно говоря, все это было лишь для того, чтобы чувствовать, как Райан будет подаваться ему навстречу и просить: «больше-больше-больше».

Брендон сел, прижав два пальца к губам Райана. Парень погрузил их в свой рот без слов, его язык скользил по ним, стараясь не переусердствовать, стараясь не начать умолять Брендона просто трахнуть его или начать тереться бедрами о кровать. Когда Брендон вытащил пальцы изо рта Райана, он наклонился за поцелуем, улыбаясь и глотая стон от того, что он ввел пальцы в Райана, пока они целовались.

Когда его пальцы покинули рот, Райан сжал простыни, предчувствуя то, что будет, и его мышцы напряглись в ожидании. Пальцы Брендона толкались медленно, равномерно, растягивая Райана достаточно для того, чтобы язык Брендона вошел туда. Вылизав вокруг прохода Райана, он облизал свои пальцы еще раз, проталкивая в Райана сначала один, добавляя по пальцу с каждой руки, растягивая. Его язык скользнул глубже, а Райан держался изо всех сил, чтобы рефлекторно не податься назад в лицо Брендону.

Язык стал погружаться глубже сначала медленно, а затем быстрее и быстрее. Райан стонал, запрокинув голову и слегка покачивая бедрами. Брендон вытащил язык и пальцы и позволил своим губам сжаться напротив входа Райана, который все еще был открыт и пропускал воздух. Брендон начал сосать, а Райан испускал такой поток ругательств, которых даже Брендон раньше не слышал. Его язык скользнул еще раз внутрь, надавливая, двигаясь по кругу внутри.

- Трахни меня, - попросил Райан высоким и дрожащим голосом.

Брендон разделся почти сразу, еще не выпрямившись, надавливая двумя пальцами на проход Райана, наслаждаясь его стонами.

- Хочешь, чтобы я тебя трахнул? – Брендон медленно двигал пальцами, говоря спокойным голосом так, будто он не слышал Райана сейчас.

- Пожалуйста, Бренни, - он прогнулся, насаживаясь на пальцы и падая головой на подушки, опускаясь на локти.

Пальцы выскользнули, и Брендон помог Райану перевернуться на спину, мягко целуя его и наслаждаясь тем, как его язык скользил в его рту, пробуя его на вкус. Он отстранился мгновение после, и Райан издал короткий вздох. Брендон устроился между ног Райана, сгибая их в коленях и раздвигая их, входя быстро без лубриканта и предупреждения.

Райан издал низкий горловой стон так, будто он горел. Он ждал этого. Брендон не занимался с ним сексом около недели. Игрушки, пальцы и кулак, но не это. Так просто, только для них. Ничего примечательного. Райан обвил руками шею своего бойфренда, когда тот наклонился, чтобы поцеловать его. Они выглядели сейчас, как обычная пара, подумал он. Никто и не предполагал, что Райан только что делал клизму из двух мешков, а день назад стоял в углу, а полчаса назад Брендон шлепал его пятьдесят раз расческой.

Брендон мог сказать Райану, чтобы он подумал, под каким углом двигаться, ведь он двигался наугад. Когда глаза Райана распахнулись шире, и он издал сдавленный писк, Брендон знал, что он нашел его заветную точку. Все подобие мысли тут же испарилось из головы Райана, и он стал покачиваться навстречу бедрам Брендона, постанывая.

- Пожалуйста, - шептал Райан, сжимая руку Брендона и надавливая на свое горло.

Брендона не нужно было просить дважды. Он сжал горло Райана, начиная его душить, но уже через момент позволяя ему вздохнуть. Затем рука сжала горло снова и он повторил то же самое, когда Райан закачал головой, не желая говорить стоп-слово, но пытаясь показать Брендону, что этого достаточно. Брендон сжал в кулак его волосы, делая ему больно, но не так сильно, чтобы вырвать их.

- Прикоснись к себе, - выдохнул Брендон.

Райан тут же повиновался, опустив свою руку с шеи Брендона, оборачивая ее вокруг своего члена, задавая медленный ритм, который контрастировал с ритмом Брендона. Он не хотел кончать сейчас, но знал, что у него нет выбора. Он кончал, когда Брендон говорил ему. Таково правило.

- Быстрее, - прорычал Брендон, всем весом надавливая на Райана и входя глубже. – Я хочу, чтобы ты кончил, Рай. Скажи мне, когда ты будешь близок.

Мальчик кивнул, послушно быстрее двигая запястьем, позволяя себе на мгновение закрыть глаза прежде, чем распахнуть их снова. Брендону нравилось смотреть, как Райан плавится под ним, когда они в кровати. Он потянул рукой волосы Райана и остановился.

- Кончай, - выдавил он.

Брендон улыбнулся, позволяя Райану удивиться, что он не собирался задержать это, что Райан не должен был ждать, беспокоиться. Но было уже поздно, они должны были закончить к шести часам.

- Когда ты захочешь, ты можешь кончить, - сказал он, кусая нижнюю губу Райана. Толчки стали жестче на несколько мгновений.

Брендон кусал щеку изнутри, чтобы не закричать, чувствуя, что вот-вот взорвется, когда запястье Райана взлетело, и он низко застонал, словно шлюха. Брендон почувствовал сперму Райана на своем животе, и уже хотел было начать ругаться, как проход Райана сжался вокруг его члена, и оргазм прошиб его насквозь, лишая воздуха и заставляя хватать его ртом.

Райан кончил преждевременно, все еще чувствуя, как оргазм прокатывается по нему волнами, лежа, без возможности двигаться, дышать и даже думать. Когда Брендон вышел, он почувствовал себя пустым и потерянным. Он захныкал и вжался в грудь Брендона, когда тот лег рядом с ним.

Руки Брендона обвили его, чувствуя, как тот дрожит.

- Детка, детка, - промурлыкал он. – Тише… Все хорошо, - он поцеловал лоб Райана. Его пальцы массировали мышцы Райана, стараясь привести их в чувство. – Давай поспим? Сейчас раннее утро.

Райан продолжал хныкать, кивая, будучи неуверенным, что сможет нормально ходить завтра.

- Бренни?

- Да, детка?

- Я люблю тебя.

- Я тоже люблю тебя, Рай, - Брендон подождал до тех пор, пока Райан не перестал трястись, поднялся, выключил свет и поставил будильник на телефоне. Затем он снова вернулся в постель, обнял Райана, чтобы поспать до того, как встать, убрать в ванной и собрать все их оборудование обратно в чемодан. Он собирался поспать всего два часа на следующий день, но это того стоило.

ficbook.net

Молоко — ориджинал

Свое повествование я начну с появления брата — поворотного события моей жизни. До него у меня была только мама. Отец, Анатолий Степанович, был птицей залетной, разъезжая на своей фуре по всей стране, и я никогда не воспринимал его частью своей семьи. Он был человеком, которого я практически не видел, потому что во время его появления у нас дома меня отсылали в мою комнату или гулять на улицу. На меня он даже не смотрел, а мама говорила не лезть к нему. Вот так и получилось, что с родным отцом за всю жизнь я не имел ни одного разговора, довольствуясь его приветствием и прощанием. Когда же мне исполнилось семь, он исчез — уехал работать в Финляндию и больше к нам не возвращался. Можно сказать, что на этом гражданский брак моих родителей распался.

О том, что у меня есть брат, которого зовут Андреев Никита Андреевич, я узнал полгода назад. Когда от туберкулеза умерла мама. На тот момент родственников в стране у меня не оказалось, и я временно попал в приют для сирот, пока всякие службы искали моих родственников. Я говорил им, что не хочу туда, но меня не слушали. Меня никогда не слушают.

Это был ад! Озлобленные, жестокие дети. Они все были одинаковыми, обзывались... «неженка» и «слабак» было самым распространенным обращением. Я им не нравился. Наверное, это был для меня шок. Я до сих пор смутно помню тот период, видимо, сработал инстинкт самосохранения, и сознание отвергло травмоопасные воспоминания. Конечно, ничего такого уж страшного со мной не произошло, я же несовершеннолетний и закон должен меня охранять. Но та неделя навсегда останется моим кошмаром. Чем часто пользуется эта скотина, мой брат!

Он появился под стягом спасителя, в непрошибаемой броне самодовольства и самоуверенности, с паршиво воняющим клинком его справедливости и власти. Этот ублюдок имел наглость осведомиться, каково мне приходится, он не собирался меня оттуда вытаскивать, чем меня теперь каждый день попрекает! Я просто не выдержал тогда. Мне было всё равно, что я его никогда не знал, что он был неприветлив и что смотрел на меня с плохо скрываемым пренебрежением и злостью. Я хотел, чтобы меня забрали. Неважно, кто и куда. Мне казалось, любое место будет лучше, чем приют.

Тогда-то я и узнал, что у мамы до нас с отцом была другая семья. До моего появления в ее жизни был другой сын — Никита и другой муж — Андрей Сергеевич Андреев. Она родила рано, в шестнадцать лет. И со слов Никиты материнский инстинкт у нее отсутствовал напрочь. Впрочем, его злые слова по отношению к маме не сильно меня задели, потому что со мной она вела себя так же, а именно: снабжала всем необходимым и предоставляла самому себе, не особенно вникая в мои дела, типа оценок, поведения и наличия друзей-приятелей. Я чаще был с ровесниками и их родителями, чем со своей семьей. А у Никиты был любящий отец, который мог о нем позаботиться.

Моя мама и папа Никиты жили бедно, родственники были против столь раннего брака и поддержку молодой семье не оказали. Помогала им только бабушка Андрея Сергеевича, но маму она не любила. Все это тянулось на протяжении десяти лет, пока в один прекрасный день мама не сбежала с моим отцом. Мыльная опера? Для меня так оно и было. Все это произошло до меня и, следовательно, никаких эмоций у меня не вызывало. Зато мой вновь приобретенный брат все это видел и прочувствовал на своей, тогда еще детской, психике. Понятное дело, что внезапно объявившийся блудный брат в моем лице — сын беглянки, его, мягко говоря, не обрадовал.

После пережитого в приюте квартира Никиты была для меня раем. И даже этот злыдень не мог испортить только начавшую налаживаться жизнь. Пришлось переехать в другой город, сменить круг общения и поначалу меня это только радовало. Но постепенно… жизнь бок о бок с Никитой становилась всё невыносимей и невыносимей. А теперь я даже видеть его не могу!

Впрочем, надо отдать ему должное, дома он бывает нечасто. Зато когда бывает, мы ссоримся в пух и прах! Наверное, он меня просто ненавидит. А когда я вижу его осуждающий взгляд, полный презрения, будто обвиняющий в самом факте моего существования… я срываюсь.

Ну, в чём я виноват? Почему не могу молча сносить его присутствие? Я даже понимаю, что во многом не прав. Что если бы придержал язык за зубами, мы бы не так часто ссорились. И я бы даже смолчал… С любым другим. Но не с ним.

* * *

Очередная командировка брата растянулась на неделю. Вы думаете, я скучал? Ничуть! А даже если такие мысли и мелькали в моем сознании, стоило только вспомнить его вечно недовольную физиономию, как они испарялись. И вот он вернулся.

Я ждал. Но всё равно вздрогнул, когда ключ врезался в замочную скважину. Меня била нервная дрожь, успокоиться никак не получалось.

— Здравствуй, Александр, — взгляд серых глаз даже не задержался на мне, скользя по комнате в поисках кресла, в которое Никита незамедлительно упал, ослабляя галстук и расстёгивая верхние пуговицы рубашки.

Ненавижу, когда меня так называют! Но спорить бесполезно. Пробовал. И это всегда приводило к ссорам, потому что он упертый баран!

— Хаюшки! — поздоровался и я.

— Судя по тому, как ты трясёшься, в дневнике порядочно замечаний, — лёгкая усмешка появилась на четко очерченных губах, но взгляда он так и не поднял.

Интересно, это вопрос, утверждение или издёвка? Чего он ждёт? Что я опять буду оправдываться, спорить, или что сразу полезу на рожон? Нет! Молчать. Надо молчать. Спор он все равно повернет в свою пользу.

— Я устал. Неси дневник, — заявил Никита.

Дневник был уже приготовлен к экзекуции вместе с ручкой. А то, что он устал, мне по барабану. Думает, я из-за этого молчать буду? Держи карман шире!

Однако, наученный горьким опытом, я предпочел не нарываться и просто отдал ему дневник. Никита быстро просмотрел его, а потом расписался везде и, что самое странное, тоже молча, вернул.

— А... ты разве ничего не скажешь? — я был очень удивлён. Потому и не сдержался, хоть и обещал себе слова ему не говорить.

Он соизволил поднять на меня взгляд… И я сразу почувствовал, что не могу пошевелиться. Будто меня придавило к полу роялем.

— Разве мои слова что-то изменят?

— Нет, конечно. Просто, странно, что ты это только сейчас понял, — я что, опять что-то ляпнул? Чёрт! Надо молчать!

— Полагаю, в ближайшие лет двадцать ты так и останешься грубым, невоспитанным мальчишкой.

Грубым, невоспитанным? Да он шутит! На него никакой воспитанности не хватит. Мальчишкой! Но прежде чем я успел что-то сказать…

— Всё. На этом дискуссия окончена. Марш спать, — распорядился Никита.

Против его строгого тона и прямого взгляда я ничего не мог. Потому, нахмурившись, поплёлся в постель. Но был так зол, что заснуть никак не получалось.

Вспомнилось, что в таких случаях помогало тёплое молоко. Я встал и пошел на кухню. Включил свет и резко зажмурился. М-да, время было полтретьего, уже сегодня в школу, а это значит, что я точно не высплюсь.

Добравшись до холодильника, я достал молоко и стал пить большими глотками. Ну и что, что оно не тёплое? Главное — моральный эффект.

— Молоко из холодильника, да ещё большими глотками — верный способ простудиться. Решил школу прогулять? Думаешь, это тебя спасёт? — неожиданно раздался голос Никиты.

Я выронил упаковку и очутился посреди молочной лужи. Правда, это прошло мимо меня. Вид полуголого брата перетянул все внимание на себя. Он что, спит без пижамы? Никогда не задумывался, в чём он может спать, прочно ассоциируя его с деловым костюмом. Я его даже в джинсах, если подумать, ни разу не видел. Но эти мысли были где-то на периферии сознания. Взгляд застопорило на голом торсе, в голове все плыло, сердце по ощущениям застучало где-то в горле, а ноги почему-то подкашивались… Последним, что врезалось в память, была быстро приближающаяся лужа молока.

* * *

Очнулся я уже в своей постели. Нагишом, укрытый только одеялом. Сел, отчего меня противно замутило. Открылась дверь, зашёл Никита в пижаме.

— А вот об обмороках меня никто не предупредил, — кажется, он был сильно раздражён.

— Я что, в обморок упал? — не поверил я, ведь раньше за мной такого не водилось.

— Ну, а как ты, по-твоему, в постели оказался? — вот же дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос. — Как ты себя чувствуешь?

— Хм… неплохо. Думаю, теперь я засну, — меня такая слабость взяла, что глаза сами собой закрывались.

— Так вся эта история из-за бессонницы, — похоже, что он уже обдумывал, как меня прибить понадежнее. — Ладно, надевай пижаму и ложись.

Я понял, что до пижамы сам ни за что не доберусь. Кажется, до Никиты это тоже дошло. Он достал из шкафа пижаму и трусы. Подошёл к кровати и наклонился надо мной. Достигший меня запах был очень приятным, хотелось уткнуться в его источник носом и вдыхать в полную силу лёгких… Резким движением Никита сдернул одеяло, в которое я был укутан, и схватил меня за ногу. Казалось, от его прикосновения дёрнуло током — тряхнуло, так, что сердце на мгновение остановилось, а в голове сразу прояснилось.

— К-какого?.. — задыхаясь, я испуганно уставился на него.

Никита нахмурился.

— Тогда одевайся сам, — он швырнул мне пижаму, вместе с трусами и вышел из комнаты.

Спать снова расхотелось. Сердце билось, как сумасшедшее, и я тупо пялился в темноту.

* * *

Зазвонил будильник. Зараза, как же хотелось спать! Пока собирался, думал, что лучше бы меня пристрелили.

— Доброе утро! — за столом уже восседал довольный жизнью Никита. Сволочь. Как он смел быть таким свежим и бодрым?!

«Чтоб ты провалился!» — подумал я и плюхнулся за стол. Как и всегда, когда брат был дома, завтрак больше напоминал пир в миниатюре. После еды стало немного лучше, но что-то определённо было не так.

— А как насчёт благодарности? — долетел до меня голос Никиты при попытке вывалиться из-за стола.

Собака! Какая благодарность с утра пораньше? В общем, я уже был готов высказать всё, что думаю относительно «доброго утра» и «милого братца». Но не тут-то было… Открыв рот и задействовав голосовые связки, я наконец-то понял, что меня беспокоило всё утро. Разумеется, не считая того, что я не выспался. У меня не было голоса, а горло от напряжения заболело так, что на глаза навернулись слёзы.

— Та-ак… Молоко, — с лица Никиты мигом слетело самодовольное выражение, брови грозно сошлись на переносице.

Уже через полчаса приехала скорая. Никита орал сначала на меня, потом на кого-то по телефону — этому кому-то досталось больше, чем мне. Но хуже всего пришлось врачам скорой помощи, потому что, по мнению «его величества», они опоздали. Из-за всей этой суеты и шумихи можно было подумать, что я как минимум при смерти. Однако врач видно сталкивался с такими тиранами и попытался поставить разошедшегося брата на место… Но он не рассчитал, с кем связался, и вскоре был вынужден согласиться с тем, что виновен во всех смертных грехах. После чего, наконец, Никита позволил ему меня осмотреть под своим неусыпным надзором — как будто меня бы съели, если бы он отвернулся хоть на минуту.

Сначала было горло. Довольно болезненно, но терпимо. Затем врач велел снять рубашку. И тут я завис. Странно, но рубашку снимать не хотелось, как последнюю. Отчего-то зачастило сердце, а ещё стало нестерпимо жарко…

Так я опять валялся на кровати в своей комнате и лицезрел недовольное лицо Никиты и обеспокоенное — врача, который что-то говорил брату, а тот, что удивительно, молча слушал! Хотя обычно Никита не упускал случая наговорить гадостей в ответ на любое слово.

— Я на пару минут выйду, а ты не вставай с постели, — уже после ухода врачей сказал Никита в своей обычной манере, не глядя на меня. Только на этот раз без самодовольства, что меня почему-то совсем не обрадовало.

Я всегда думал, что буду несказанно рад посмотреть на него слабого и беспомощного. Но даже потеря его выставленного на всеобщее обозрение самолюбия заставила меня не радоваться, а напрячься от беспокойства.

Тут, совсем некстати, вспомнилась голая грудь Никиты и его запах... Меня бросило в дрожь и вновь замутило. Сжавшись в тугой комок, я пытался побороть слабость и головокружение... Тяжело дыша и забыв, что у меня нет голоса, я попытался позвать брата. Острая боль в горле спровоцировала слезы.

Но Никита всё же пришел. Он обхватил меня за плечи и крепко прижал к себе... так плотно, так хорошо... Что-то успокаивающе нашёптывая, перебирал спутанные пряди на моей макушке. Я не знал, что, когда он говорит так тихо, его голос хрипнет и становится таким напряженным, густым, проникая и заполняя собой весь мир... Не знал, что брат может быть таким горячим, что он тоже может дрожать, что его тело такое жёсткое, твёрдое и напористое. Стало легче, слабость отступила, вместо неё пришел жар... Я изо всех сил цеплялся за рубашку Никиты, прижимаясь к нему как можно теснее, будто он мог наполнить меня своей силой...

И он наполнил. В первый момент я просто ошарашенно распахнул мокрые от слёз глаза, когда его горячий язык оказался у меня во рту. Пока я пытался осознать, что же на самом деле происходит, Никита уже подмял меня под себя, всем своим весом вдавливая в кровать. Инстинкт сработал безоговорочно. На применение по отношению к себе силы я резко уперся ему в грудь, изо всех сил толкая от себя. Похоже, сопротивление привело его в чувства. Никита быстро отстранился, неровно дыша и пронзительно глядя в мои глаза. Отвернуться я, как всегда, не мог и нервно облизнул губы. Он жадно проследил за этим жестом, глухо застонал и отвернулся.

— Забудь, — звучало это то ли приказом, то ли просьбой. Последнее было ему совершенно несвойственно.

Чёрт! О чём я только думаю?! Меня только что целовал мужик, я же отплёвываться должен через левое плечо! О!.. Вот почему он так странно на меня смотрел. Я же после этого ещё и облизывался! Чёрт, чёрт, чёрт! Хочу умереть прямо сейчас.

Я не умер, а уснул. Когда проснулся, увидел в своей комнате Никиту и вздрогнул. Моя реакция заставила его нахмуриться.

— На, поешь. Потом прими эту таблетку, — с этими словами он пододвинул стул, поставил на него поднос и вышел, сопровождаемый моим пристальным взглядом.

Хорошо, что я не могу говорить. Что я могу сказать в такой ситуации? Или что бы я ему мог наговорить? А что, если он извращенец? Нет. Что угодно, но извращенцем он быть не может. Почему я так в этом уверен? Он же меня... Боже, даже думать об этом не могу... сразу становится трудно дышать. Нет, он не извращенец, иначе мне бы было неприятно... Стоп! Что значит «было бы неприятно»? Мне что, было... приятно?! Нет! Это же неправда. Нет, приятно мне не было. Но и неприятно мне не было тоже. Чёрт, Боже! Пожалуйста, пусть всё будет просто сном, бредом больной головы! Я не хочу вспоминать его голую грудь, его руки, вес его тела, его запах, его жар, его дрожь... Всё! Хватит! Я снова задыхался, словно рыба, вытащенная из воды.

Есть совсем не хотелось, но сейчас Никите лучше не перечить, себе дороже выйдет. Надо успокоиться и выздоравливать.

* * *

Брат уже второй день не ходит на работу. Это нормально? Не помню, чтобы за те полгода, которые я у него живу, был хотя бы один день, полностью проведённый им дома. А тут два дня безвылазно! И ещё... он на меня пялился! Это меня раздражало. Ведь раньше вечно глаза отводил. Теперь же мне просто было некуда деться, повсюду я натыкался на его взгляд. И притом, он так на меня смотрит, что хотелось провалиться сквозь землю или хотя бы к соседям снизу. А его, похоже, ничего не смущало. Скотина! Говорить я не мог, но, по крайней мере, горло уже не саднило, когда я пытался что-то прохрипеть.

— Ты всегда добиваешься, чего хочешь, — я так и подпрыгнул от этих слов. Чёрт!..

Я читал учебник. Привык заниматься в гостиной. Так что когда диктатор остался дома, я просто не мог изменить своим привычкам. И теперь он чего-то хотел добиться от меня этим выпадом?

— Захотел заболеть — заболел. В школу ходить не надо, все с тобой носятся. Удобно.

Я сузил глаза и злобно зыркнул в сторону обидчика. Я что, по его мнению, специально заболел? Вот тупость! И как до него это донести? Написать? И потом, кто это «все»? И кто их просил со мной «носиться»?

— Захотел жить со мной и живёшь, — продолжал свою мысль оратор.

Я не хотел с тобой жить! Но больше этого я не хотел оставаться в приюте! Опять эти нападки? Ты мне уже всю душу ими вымотал. Да понял я. Понял! Что я для тебя обуза. Думаешь, меня это не тяготит? Я устал. Устал быть лишним, никому не нужным. Устал до смерти.

Почему я вечно не могу отвести взгляд от этих холодных глаз? Чувствую себя кроликом, которого неминуемо съест питон.

— Чего ты от меня хочешь? Ты же всё равно всё получишь! Зачем тогда тебе я?

Что он имеет в виду? Я удивлённо смотрел на взволнованного Никиту, не понимая, что могло произвести на его каменное величество такой эффект. И дёрнулся, когда холодные пальцы коснулись моего подбородка. Но ни сказать, ни отвести глаза... Да что там! Я пошевелиться под этим взглядом не мог. Всё, что мне оставалось, это наблюдать как медленно, убийственно медленно, приближается ко мне лицо брата. А потом его губы приоткрылись... И я как зачарованный повторил это его движение, тут же оказавшись в плену его губ. На затылок, взъерошив волосы, зажав их в кулак, легла его рука. На этот раз он не напирал... Осторожно касаясь языком, прикусывая зубами мои губы, исследуя мой рот, он не отпускал мой взгляд. Я инстинктивно положил руки на его грудь, наверное, чтобы оттолкнуть... Только не оттолкнул. Дышать становилось всё труднее... Это было слишком близко. Когда я решил, что сейчас задохнусь, Никита оторвался от моих губ, отчего я протестующе что-то пропищал. Его собственные губы влажно блестели в кривой усмешке. Он дёрнул мою голову назад за волосы и жадно припал к шее, свободной рукой задирая футболку и опускаясь поцелуями на грудь и живот. А рука прошлась по бедру, на мгновение остановилась и решительно накрыла пах. Я изогнулся всем телом, то ли пытаясь его остановить, то ли требуя большего.

— Тише… — предостерёг меня хриплый шёпот в самое ухо, и неровное, горячее дыхание опалило кожу. — Я ничего тебе не сделаю...

Ничего? Он это так называет?

А, чёрт! Что?.. Н-нет...

Не понимаю, то ли я сопротивлялся, то ли нет. Мне повезло, что из-за шока я почти ничего не соображал. Смотреть на него совсем не хотелось, но я все-таки опустил голову. Никита поправлял мою одежду. Будто так и надо.

Боже! У него на губах осталась эта гадость… Вспомнилось чёртово молоко, с которого и начались все мои неприятности. Меня передёрнуло. Он это заметил и поднял глаза. Проследив направление моего взгляда, ухмыльнулся и облизнул губы.

Что это?.. По позвоночнику побежали мурашки, и внутри снова стало тепло. Нет! Я резко выдохнул, теперь хорошо понимая, куда меня могло завести это тепло. И быстро отвёл взгляд в сторону. Если подумать, что ещё он мог со мной сделать... то, да, он мне почти ничего не сделал. Ничего, что не могла бы сделать и девушка на его месте. Но это была не девушка! Это был мужчина. Фу, гадость-то какая!.. Мало того — мой брат! Если вчера мне хотелось умереть, то сегодня я этого хотел ещё сильнее! Какого чёрта он творит?! И как после этого прикажете доказывать, что он не извращенец?

— Не бери в голову. Большинство парней твоего возраста давно этим занимаются.

Этим? Нет, думаю, именно этим они не занимаются. Мне было очень не по себе, но почему-то встать и уйти в свою комнату я не мог.

— Это абсолютно ничего не значит. Ты ведь мог сам...

Абсолютно ничего?! Для него это «абсолютно ничего»? Меня переполнили ярость напополам с обидой и чем-то ещё... тёплым и дрожащим, внезапно съёжившимся от холода. Я с размаху заехал ему в скулу... Правда, замах получился не сильный, он сидел слишком близко. Чувствуя, как что-то внутри меня разлетелось вдребезги, и неудержимо накатывают рыдания, я сгорбился и закрыл лицо руками, содрогаясь от всхлипов. Пару минут я просто ревел. Он сидел там же. А потом Никита меня обнял и, вместо того чтобы вырваться, я влетел в его объятья, уютно расположившись там и самозабвенно поливая его рубашку слезами. Глупо. Особенно после того, что он сделал. Это я понял под конец своей истерики, когда мысль «что делать дальше» нарисовалась в мозгу.

— Прости, — тихо прошептал Никита, равномерно убаюкивая меня в своих объятиях.

Хорошо. Но если он сейчас ещё что-то скажет… Я напрягся. Но он промолчал.

* * *

Даже когда ко мне вернулся голос, мы так и не поговорили. Я откровенно боялся этого разговора и всякий раз, когда Никита пытался поднять больную тему, уходил любыми путями. Кажется, дома он стал появляться ещё реже. И его самовлюблённое спокойствие куда-то испарилось. Теперь мы не спорили, а каждый раз увязали в напряженной тишине. Он сверлил меня непонятным взглядом, от которого было тяжело дышать. А я шарахался от него, пытаясь избежать чего-то нависшего над самой моей головой.

Я вдруг понял, что оставаться одному дома очень неприятно и страшно. Понял, что тишина давит, поэтому приходя, сразу включал телевизор и компьютер. У меня, казалось, болели все внутренности, хотелось свернуться калачиком и умереть. После месяца мучений, когда я уже был на грани и совсем издергался, неожиданно нашёлся способ спастись от себя, хотя бы ночью. Оказалось, стоит мне зайти в комнату Никиты, как щемящая боль притуплялась и можно было даже выспаться. Сначала я спал в кресле, потом перебрался на кровать.

— М-м?.. — я сонно сощурился.

Светло? Чёрт, что с будильником?

— Я его отключил, — послышался хрипловатый приглушённый голос.

Никита? В горле пересохло. Я резко повернул голову. На другой половине кровати лежал брат в одних пижамных штанах.

— Что ты тут делаешь? — раздражённо спросил я, стараясь скрыть беспокойство. Последнее получилось не очень.

— Это, скорее, я у тебя должен спросить, что ты забыл в моей комнате и в моей постели.

— Ну, она же тебе не нужна, когда тебя нет, — резонно заметил я.

— И давно ты не позволяешь скучать моей… комнате? — насмешливо спросил он.

Давно? Около двух недель. За это время он появлялся уже дважды. Мне ему это говорить? И какого чёрта я болтаю с ним в его кровати? Совсем спятил, что ли? Я сел, собираясь уйти.

— Ты мне не ответил, — тяжёлая рука опрокинула меня обратно.

— Ну и что ты хочешь от меня услышать? — я напрягся. Он продолжал удерживать меня на кровати.

— Для начала, почему ты спишь здесь. И когда это началось? Видимо, недавно... Потому что будь иначе, я бы заметил, — он приподнялся на локте, теперь нависая надо мной.

Чёрт! Он же полуголый! Надо как можно быстрее с этим разобраться, пока не стало слишком поздно.

— Мне не по себе оставаться дома одному, вот я и приходил сюда хотя бы на ночь. Больше я так делать не буду. Обещаю, — смотреть на него я отказывался.

— Не то, чтобы я возражал... С каких пор? — его голая грудь коснулась моего плеча. Я вздрогнул и повернулся к нему. А вот это было ошибкой. Взгляд залип на глубоких, затягивающих в свою бездну глазах… Слишком близко!

— Две недели назад! Отпусти! — паника накатывала быстро, но Никита не отпускал.

— Почему? — его губы были слишком близко.

— Мне надо. Мне было плохо, здесь лучше... Пожалуйста, отпусти! — мой голос уже дрожал. Он ухмыльнулся.

— Тебе надо... плохо... — его глаза расфокусировались, а голова медленно приблизилась к моей груди. Он тяжело дышал, проводя носом по моей пижаме. Я выставил руки перед собой, но наткнулся на голую грудь... и застонал. Горячо! Никита напрягся и хрипло произнес:

— Если я продолжу, то на этот раз возьму тебя... Иди, пока я ещё могу тебя отпустить.

Повторять не требовалось. Я влетел в свою комнату, часто дыша, дрожа всем телом, и сразу направился в ванную. Наплевав на пижаму, влез под душ как есть... Руки немедленно забрались под резинку и легли на возбуждённый член. М-м...

То, что я проспал, не было такой уж большой проблемой. Если бы поспешил, успел бы на физкультуру. И сбежать из дома мне очень хотелось. Наверное, именно поэтому в школу я не пошел.

Мое уединение нарушил резкий стук в дверь и голос брата:

— Можно войти?

Это было что-то новенькое, раньше он себя так не утруждал.

Только теперь я понял, что остаться было моей большой ошибкой. Но гордость и упрямство, из-за которых я не пошел в школу, заставили меня совершить вторую ошибку — открыть Никите дверь.

— Нам, наконец, надо поговорить, — рука брата нервно пробежала по влажным волосам, а взгляд задержался на моей мокрой макушке, отчего его губы скривились в противной понимающей улыбке. Гад!

— И о чём ты «наконец» хочешь поговорить? — стараясь не выдать внутренней дрожи, переспросил я.

Показывать свою уязвимость не хотелось до ужаса, но стоять под холодным, пронзающим насквозь взглядом было слишком неуютно. И я непроизвольно обхватил руками свои плечи. Он отвёл взгляд и сделал шаг обратно к двери, облокотился на неё спиной, то ли подчёркивая, что пока мы не поговорим, никто отсюда не выйдет, то ли увеличивая между нами дистанцию и ища опору.

— Тебе нельзя со мной оставаться, это ты и сам должен был уже понять. Геям, — тут он кривовато улыбнулся, — не зря не дают детей воспитывать.

— Каким ещё геям? — не понял я.

Никита удивлённо посмотрел на меня, похоже, в свою очередь, не понимая, о чём говорю я.

— Геям, голубым... мужчинам, которые занимаются сексом с другими мужчинами... я гей, — его глаза как-то странно сверкали, то ли бешенством, то ли чем-то всепоглощающим, дрожащим на пределе своих сил, и потому страшным.

Я сглотнул и каким-то чудом отвёл взгляд от опасности затаившейся в его зрачках. В голове почему-то было пусто, хотя сердце грозило шмякнуться с какой-то немыслимой высоты в какие-то невообразимые глубины отчаяния, пустоты и пугающей тьмы. Похоже, меня затрясло уже не только внутри. Отчаянно цепляясь за плечи, я пытался осмыслить ситуацию.

— Я знаю, что значит слово «гей», — смог выдавить я.

Только вот поверить в то, что Никита гей, было как-то не то что дико… Немыслимо. Раньше же он не жаловался на свою ориентацию. Такие мысли меня немного отрезвили. Всё же никогда не смогу понять своей непоколебимой уверенности в брате. Я удивлённо смотрел в пол. Почему? Отчего я так уверен, что он не извращенец и не гей?

— Не мели ерунды! В каком месте ты гей? — сердито и упрямо осведомился я.

Глаза Никиты превратились в узкие щёлочки, и он сделал шаг по направлению ко мне. Я же шагнул назад, отчего упёрся в подоконник и нервно вздрогнул, поняв, что отступать некуда. Жёсткая усмешка на его губах сказала, что этого он и добивался.

— Твои слова не соответствуют твоим поступкам. Говоришь, что я не гей, но боишься именно этого.

— Я тебя не боюсь! И прекращай уже дурачиться!

— Дурачиться?..

Что-то пошло не так, будто с хрустом надломилось что-то невидимое и в самом воздухе разлилось напряжение..

Никита оказался слишком близко, слишком быстро. Тяжело опёрся руками о подоконник с двух сторон от меня. Я только и мог, что испуганно смотреть в его жесткое, будто в миг выцветшее от напряжения лицо.

— Тебе действительно не стоит меня бояться. Я ничего не смогу тебе сделать, кроме одного… Если ты не уберёшься с глаз моих, я тебя трахну. Так, что ты неделю будешь валяться подо мной мордой вниз.

Меня заколотило. Я знал, что он способен мне сказать такое, хотя… Почему-то больше всего меня пугало то, что мне нужно было уйти. Я быстро сообразил, что разглядывание пола спасёт меня хоть в какой-то степени от осознания, как Никита близок к выполнению своей угрозы. Не знаю, каким чудом его выдержки хватило, чтобы развернуться и уйти, а моей, чтобы не вякнуть чего-то, отчего всё бы окончательно полетело в тартарары.

Соображать я начал только к вечеру. И перспективы обрисовались весьма безрадостные. Приют вновь замаячил на горизонте. Но больше всего пугало то, что о постели брата я подумывал с каким-то обречённым облегчением.

* * *

Брат не появлялся несколько дней. Я был на грани нервного истощения, в любой момент ожидая прихода Никиты с твёрдым решением отправить меня в приют.

И вот он пришёл. Да ещё и не один. С ним была симпатичная пара средних лет: улыбчивая женщина и по-доброму взглянувший на меня мужчина. Никита пригласил всех в гостиную, где и представил меня чете Морозовых. У Инны Сергеевны и Виктора Ивановича уже было трое детей: старшие дочь и сын, которые давно выпорхнули из отчего дома, и ещё дочь моего возраста. Они заверили, что были бы рады, если бы я поселился у них до выпуска из школы — на срок который установил Никита, тем более что комнаты старших детей были свободны. Оказалось, Виктор Иванович и Никита были знакомы по работе и неплохо ладили, несмотря на разницу в возрасте.

Я же был настолько шокирован, что просто не мог поверить в происходящее, осознать, что вокруг меня творится. Так что меня просто упаковали и отправили на новое место жительства.

Никиты не было видно всё время, что меня собирали. Он появился только чтобы сказать «счастливо», глядя куда-то мимо меня вдаль. А я как вкопанный стоял напротив и непонимающе пялился на его щетину и тени усталости, залёгшие под глазами, пока меня не отволокли в машину.

ficbook.net

Milk — ориджинал

- Ты не поверишь, но такое бывает у шестидесяти процентов омег! - взвизгнул Мэтти как-то излишне радостно, и его веснушчатое личико приобрело по-лисьи хитрое выражение. - Я тоже прошёл через это и, думаю, пройду ещё, - он с улыбкой погладил свой округлившийся живот, они с Натаном ждали своего пятого сыночка. - И скажу я тебе – пользуйся моментом! Наслаждайся тем, что дала нам природа, и не трать время на бесполезный стыд, - подмигнув Дэйву, вошедшему в комнату, где они разговаривали, он ушел, наградив Джонатана напоследок многозначительным взглядом.

И вот теперь Дэвид наблюдал за смущенным Джоном, так нежно пахнущим возбуждением.

- Джонни, малыш, иди ко мне! – голос как-то резко сел. Омега встрепенулся, похоже, он не заметил пробуждения своего альфы, и покраснел так, что даже сквозь полумрак их спальни был виден алый румянец на его щеках.

Перехватив поудобнее малыша и прижав к груди плотнее, Джон подполз на постели к мужу. Запах смущения и возбуждения омеги кружил голову, зажигал легкие и кровь. Дэвид всегда спал только в пижамных штанах, рубашку в принципе презирая, Джонни со временем стал спать так же, но сейчас, в кормящий период, рубашка стала необходимостью. Расстегнутые полы были мягко разведены в стороны, а сама рубашка сброшена. Малыш даже не дернулся, слишком увлечённый своим занятием, а Дэвид стал нежно покусывать мочку уха и шею Джона. Омега задержал дыхание и поерзал, возбуждение продолжало расти.

Дэвид одной рукой подхватил любимого под поясницу и приподнял, а другой стал аккуратно стягивать пижамные брюки.

- Ох, Дэвид! - стон Джона был перехвачен требовательным поцелуем, а руки Дэвида уже нежно поглаживали стоящий член омеги. Ребенок, на удивление, даже не шевельнулся, продолжая спокойно кушать. Джон постанывал в губы альфе, и старался толкаться в руку, но каждый раз, дразня любимого, Дэвид пресекал эти движения.

- Пожалуйста! – с трудом выдавил омега.- Сейчас, малыш, сейчас!..

Собственный член уже давно болезненно стоял, но это было не важно. Важен был Джонни, его тихие стоны, закатывающиеся глаза и дрожащая, нежно поглаживающая головку Зака, рука. Супруг стонал и выгибался под заботливыми ласками альфы. Джон ерзал и поскуливал, и Дэвид больше не мог мучить любимого. Оторвавшись от такой сладкой кожи омеги, в считанные секунды альфа скинул штаны и потянулся к Джону.

- Давай, малыш, держи крепче Зака, – и Дэвид подхватил под бедра Джона. Омега крепко прижал к себе ребёнка, но Закки было все равно, он довольно причмокивал, продолжая сосать молоко. Альфа аккуратно усадил супруга себе на колени и стал медленно насаживать на свой член. Голова Джона запрокинулась назад, а сам вскрикнул.

- Что, малыш? Резко, тебе больно? – обеспокоено спросил Дэвид, но Джон в ответ расплылся в счастливой улыбке.

- Нет, Зак кусается, – произнёс он, и почему-то это заявление умилило альфу, не меньше, чем кормильца.

Дэвид медленно двигался в любимом, приподнимая и опуская бедра. А Джон стонал в голос. Зак потихоньку уснул, а вот соски, по мере возбуждения мужчины, начинали сочиться молоком. Дэвид аккуратно снял мужа с себя и усадил на постель.

- Джонни, положи Зака в кроватку, – через пару секунд Джонатан вырвался из объятий удовольствия, его глаза прояснились, и он поспешил выполнить то, о чём попросил Дэйв.

Убедившись, что сын спокойно спит, он обернулся к Дэвиду и в момент покраснел: альфа развалился на подушках и голодным взглядом «облизывал» тело своего омеги.

- Иди ко мне, Джонни, – позвал он хрипло, и Джон пошел. Такому голосу, полному желания, такому пожирающему взгляду - невозможно было отказать. Он взобрался на постель и потянулся рукой к животу альфы и провел ладонью. Дэвид зажмурился, перехватил руку Джонатана и одним резким движением перевернулся. Омега оказался под своим альфой, прижатый к постели. – Джонни, ммм… ты течешь…

Джон сгорал от смущения, а еще от того, что возбуждался еще больше от этой пошлой улыбки и пошлых намеков на молоко, текущее из сосков.

- Джон! – простонал альфа и резко вошел в него, - мой сладкий!

Альфа медленно припал языком к соску мужа, слизывая, посасывая губами и наслаждаясь вкусом молока и такого желанного мальчика.

- Как … хорошо! – Дэвид тяжело, гортанно стонал, яростно и страстно вылизывая, посасывая соски мужа, запоминая вкус его молока навсегда. – Мой мальчик!

Каждый его стон, каждая фраза прерывалась резким толчком и языком, ласкающим сосок. «Мой!».

Джон уже стонал, с трудом сдерживаясь от криков, то закусывая ладонь, то притягивая к себе Дэвида, чтобы тот поцелуем заглушил рвущиеся наружу стоны удовольствия. Он умирал от этой безумной смеси ощущений: чувство альфы внутри, и его сводящий с ума язык на сосках. Это было невыносимо сладко, но кричать о своём наслаждении было нельзя - сыночек спал совсем рядом.

За все это время Дэвид даже не коснулся его члена, но это не нужно. Руки, губы, язык и ритмичные движения внутри его тела и так свели омегу с ума. Джон прогнулся особенно резко и всё же закричал, кончая и пачкая их с любимым своим семенем. Молоко брызнуло из сосков в последний раз, и Дэвид, припав к ним, с глухим стоном излился в любимого.

- Люблю тебя, Дэйв! - выдохнул омега, откинувшись на подушки, расслабляясь, уплывая в сладкую негу.- И я тебя, мой хороший, - со счастливой улыбкой ответил его муж, вытягиваясь рядом.

ficbook.net

Молоко — ориджинал

Оказалось, что это очень дружная и добродушная семья. Было так хорошо собраться всем вместе на ужин. За столом все говорили, шутили, смеялись, делились новостями прошедшего дня. И вообще, уважительно и тепло относились друг к другу и окружающим. Я не имел подобного опыта общения в семейном кругу. Для моей издерганной психики эта атмосфера была лучшим лекарством.

С младшей дочерью семейства, Ирой, мы учились в одном классе. Казалось, она в любой момент готова была разразиться заразительным смехом, с оптимизмом смотрела в будущее и шла по жизни легко. Наверное, мне стоило в неё влюбиться. Но я не смог. Мы как-то сразу стали друзьями, больше похожими на брата и сестру.

А с любовью у меня не заладилось. Все, кто мне нравился, отличались тяжелым характером и склонностью к садизму, что отпугивало от людей в целом.

Так получилось, что лучший мой друг оказался геем. И мне крайне повезло оказаться не в его вкусе и крайне не повезло оказаться во вкусе пары его друзей. Однако с этим я достаточно быстро разобрался.

Жизнь отличалась завидной лёгкостью и постоянством, получать от неё удовольствие оказалось не такой уж трудной задачей. Мне впервые не нужно было оглядываться на закидоны людей от которых я зависел. Правда, не сказал бы, что я сам сильно изменился. Как не был душой компании, так и оставался в дальнем углу класса и старался молчать в тряпочку, не высовываясь по делу и без. Оптимизма во мне также не прибавилось, но и вены резать было не из-за чего… Что-то все равно грызло изнутри, какие бы замечательные условия жизни ни давали мне Морозовы. Я не смеялся, а только улыбался, потому что моему сердцу не было легко, тем более свободно. Не скажу, что был ко всему безразличен, но и интереса особого к жизни и людям у меня не было. Я жил как во сне, без особых потрясений и радостей.

* * *

— Саня, пошли в гей-бар! — Женька был в приподнято-возбуждённом состоянии. После его последнего разрыва с каким-то уродом это радовало.

— Жека, я натурал. Кончай таскать меня туда, иначе я никогда не найду себе девушку, — да-да, я был свято уверен в своей гетеросексуальной ориентации.

— Не беспокойся, у тебя есть я! А девушек тебе искать не надо, они тут, только помани, — и он озорно улыбнулся, указывая глазами на пару наших одноклассниц, которые активно перешептывались, хихикая и поглядывая на нас.

— Дурак, — заключил я. — Они считают, что мы встречаемся.

— Да брось! Твоей репутации это не повредит, наоборот, девчонки такое любят!

— Вот поэтому я и говорю, что ты дурак, — вздохнул я.

Он просто не хотел понимать того, что гея девчонка будет воспринимать как подружку, а не как парня. А перевести дружеские отношения на горизонтальную плоскость было не так-то просто.

— Дурак, — легко согласился Жека. — Пошли со мной, а?

Оставлять его одного было глупостью, притом подлой. Однажды его уже избили за такие вот походы, и это было совсем не смешно.

— Ладно. Когда? Во сколько? — вздохнул я обречённо, с ужасом представляя ещё один кошмарный вечер в обществе мужиков, облизывающих тебя взглядом.

* * *

Как и предполагалось, вечер выдался преотвратным. За одним исключением — лицо Женьки светилось радостью, и я не переживал, сидя дома, за его легкомысленную голову. Похоже, он уже успел нацапать достаточно телефончиков, чтобы было чем заняться на выходных. Значит, минут через сорок можно отсюда убираться. Пить я в таких местах не решался, с мутью у горла думая о последствиях столь необдуманного поведения.

И тут в бар завалилась компашка похоже новеньких, потому что вся голубая братия дружно повернула головы посмотреть на вновь прибывших. Это стоило того, чтобы обернуться: пять милых мальчиков с лицами ангелов, все как на подбор ухоженные, высокие, стильные. Где только таких бройлеров выращивают? И нафига они спустились на нашу грешную землю и конкретно в этот клуб? Мы же теперь до закрытия не уйдём! Я внутренне застонал.

Как и предполагалось, бройлеров атаковала волна бывалых. Жека паинькой сидел рядышком и ждал своей очереди, попивая какую-то гадость очень подозрительного цвета. Очередь подошла часа через три. К нам подрулило неземное создание, которому не хватало арфы и пушистых крыльев, обозвалось Реном и предложило присоединиться к ним. На что Жека счастливо заулыбался, а я, погрустнев, встал и поплёлся следом.

Оказалось, бройлерная неподалёку — модельное агентство как-его-там. Телефончики тоже у всех есть, работают и раздаются. На попытку впихнуть мне свой номер каким-то Люком, я не выдержал. Бывалые меня уже знали, потому прекратили приставать сразу и дружно, воспринимая, наверное, как эскорт Жеки. А новеньким требовались пояснения.

— Голубок, я натурал.

— Да-а? — неверяще протянул этот самоубийца. — А что же вы тут делаете?

— Страшные глаза, — засмеялся другой по кличке… Ахилл. Убиться об стену! Эти их сценические клички были не перевариваемыми в принципе. — Так что, Люк, не провоцируй.

После этих слов приставать больше никто не пытался. Мы засиделись, как я и предполагал, до закрытия. После чего все, наконец, решили прекратить это безобразие и отправиться по домам.

Любопытно, что Ахилл, да, кликуха — жесть, но из этих бройлеров самый вменяемый, попёрся с нами, утверждая, что живёт неподалёку. Тогда как его товарищи отправились по домам на такси. Мы, мирно болтая, проводили Жеку, после чего небожитель отважился на разговор.

— Сань, вы с Жекой встречаетесь?

— Нет.

Если он сейчас предложит пойти к нему, я его убью.

— У него кто-то есть? — последовал другой вопрос.

А вот это было уже интересно, я с любопытством посмотрел на собеседника.

— Был недавно отморозок один, сейчас нет. А ты моего благословения решил попросить?

— Что-то вроде… Меня, кстати, Рома зовут.

— Вот, это другой разговор, а то от ваших кличек зубы сводит, — я пожал протянутую руку, глядя на посерьёзневшего парня. Сейчас он почему-то больше не казался одним из бройлеров.

— Ты дашь своё благословение на мои отношения с Женей, если, разумеется, ему они будут нужны?

Я смотрел на ненормального огромными глазами.

— А ты не рано об отношениях заговорил?

Его улыбка почему-то показалась до боли знакомой. Со мной говорил не слащавый, пустоголовый выкормыш, а человек, уверенный в себе и знающий эту жизнь не понаслышке, а так, как могут её знать только те, кто хлебнул немало горя на своём пути.

— Нет, как раз вовремя. И со всей серьёзностью должен заявить, что не отступлю.

— О! А это что, угроза?

— Обещание.

— И с чего это вдруг такие громкие слова? Прости, но встречи в баре не располагают к лирике, — я решил, что он просто перебрал.

— Он слишком невинно улыбается, такие цветы срывают любители гербариев... А иссушенный цветок не способен больше на улыбку. Я хочу сохранить его искренность.

От этих слов стало больно и жарко. Я невольно задался вопросом, где же сам потерял искренность и улыбку?

— Я не собираюсь давать тебе благословения! Ваши отношения — это ваше личное дело. Но если ты будешь его ботаником, засушившим его в свой гербарий, я из тебя самого гербарий сделаю или что-то похуже, но уже без метафор и иносказаний!

Он меня взбесил. Не знаю, что было за его словами, но это что-то ранило меня в самое сердце.

Можно сказать, с этого разговора Жека и начал встречаться с Романом. Только, после того разговора, этот кадр стал меня бесить. Они были идеальной парой, ссоры, конечно, тоже случались, но это было скорее мило, чем серьёзно и ни одного повода со стороны нимбоносца.

* * *

Так мы и докатились до выпускного. В школу по этому поводу можно было приглашать всех, кого только в голову взбредёт. Таким образом, Роман был в числе приглашенных.

Хотя спиртное официально было под запретом, все изрядно набрались. Я тоже был в состоянии лёгкой эйфории.

— Сань, пойдём покурим? — это был Роман, рядом со мной сидела Ира. И хотя мне не улыбалось проводить свой выпускной в обществе нимбастого, я встал и пошёл.

Надо сказать, Рома курил редко и обычно это происходило когда тот пил, а Жеке это очень не нравилось. Так что в том, что он курил без Женьки, не было ничего необычного. Я курил раз в полгода, наверное. И сегодняшний день был в категории, когда можно было позволить себе слабость.

— Я тебе не нравлюсь, — сказал Рома, когда мы, укрывшись за школой, закурили. И это был не вопрос, а утверждение.

Я удивлённо посмотрел на недоразвитого крылуна. С чего он вдруг об этом заговорил?

— Ну, я бы не был так категоричен. Хотя впрочем, я тебя недолюбливаю, — признался я.

— Потому, что я гей?

— Жека тоже гей, и что?

— Ты любишь его?

— Он мой друг, я не могу быть равнодушным по отношению к нему. Но это не та любовь, о которой говоришь ты, — ответил я и, подумав немного, добавил: — Возможно, я недолюбливаю тебя потому, что мне не нравится, что ты забрал его внимание.

— Ревнуешь?

— Наверное, немного… Почему мы об этом говорим? Ну не пылаю я к тебе любовью — это так уязвляет твоё самолюбие?

— Самолюбие тут ни при чём. Когда мы встретились, я думал, мы подружимся. Никак не могу понять, почему этого не произошло.

И тут произошло то, чего я и в страшном сне не предвидел. Роман сделал нетвердый шаг мне навстречу, отобрал мою сигарету и, толкнув к стене, впился в мои губы поцелуем. После секундного ступора, в течение которого колено Романа оказалось между моих ног, я начал сопротивляться. Но что-то было не так. Чем больше я сопротивлялся и чувствовал силу, плотно впаявшую меня в стену, тем больше это заводило. Дошло до того, что моё состояние заметил ныне павший ангел.

— Сдаётся мне, не такой уж ты натурал, — тяжело дыша, выдал Роман.

На этом всё окончательно понеслось к полному крушению. В дверном проеме нарисовались Никита и Жека. Вновь прибывшие замерли, уставившись на наши живописные рожи с припухшими от поцелуев губами. Глаза Женьки стремительно наполнились влагой, после чего он рванул, не разбирая дороги.

— Женя! — дико заорал Рома, и понёсся вслед за моим… возможно уже бывшим другом.

Я же никак не мог сообразить как тут оказался Никита. А после потери опоры осел на землю в полном изнеможении. Чёрт! Что вообще только что произошло? Теснота в штанах не давала себя обмануть и притвориться что ничего не было.

— Ты совершенно не изменился, — заключил Никита.

Я вздрогнул от невозможного холода его слов, продолжая пялиться на такого родного и одновременно далекого человека. Взгляд Никиты, казалось, был способен парализовать всякую свободную волю. Я уже и забыл как сильно он на меня действовал. Жесткие черты лица брата, словно еще больше заострились и закаменели, а его губы были плотно сжаты.

Сердце пропустило удар и будто решив меня убить своим грохотом застучало как сумасшедшее.

* * *

Очнулся от потрясения я только в квартире брата. Всю дорогу мы ехали в молчании, а по прибытии Никита закрыл меня в комнате, которую я раньше занимал.

Некоторое время я тупо валялся на кровати и пытался прийти в себя. Но когда на пороге возник Никита, весь ад реальности хлынул на меня единым потоком. Перед внутренним взором пронеслось всё произошедшее. Роман, Жека и Никита. Чёрт!

— Очнулся наконец, — констатировал Никита, который смотрел на меня всё также холодно. — Полагаю, твой друг не забудет выпускной никогда, ты постарался, поздравляю!

Как же невыносимо было это слышать! И что самое противное — брат был сто раз прав.

— Заткнись! Только твоих комментариев мне не хватало! — заорал я, не помня себя.

— Что, неприятно слышать правду? А ты привыкай, — Никита рухнул на кровать рядом и прижал меня к ней всем своим весом. Он перехватил мои руки над головой и спрятал своё лицо на моём плече.

Я тяжело дышал. На сопротивление не было никаких сил, а в его объятьях было так спокойно и уютно. И хотя я знал, что всё не так, было ощущение, что пока он держит меня в своих объятьях, ничего плохого произойти не может.

— Надо же, какой послушный, — слова Никиты прозвучали грубо, отрезвляя, словно пощёчина. А в его взгляде была страшная пустота. — Хотя, учитывая твои пристрастия, удивляться нечему. Ты всегда сначала заманиваешь жертву, выжидая, когда же она решится на действия, запутываясь в твоих сетях, а затем рвёшь в клочья!

На раздумья над своими словами он мне времени не оставил, впиваясь в губы злым поцелуем, прикусывая кожу до крови и грубо сдирая одежду. От боли я закричал, а на глаза невольно навернулись слёзы. Сил сопротивляться совершенно не было.

Никита резко замер и долго вглядывался в моё лицо.

— Как же я ненавижу… тебя! — его голос был хриплым, а дыхание прерывистым.

Я же никак не мог осознать смысла сказанного им, но температура как тела, так и в комнате, казалось, резко упала. Меня зазнобило.

* * *

На следующий день приехали Морозовы. Никита решил, что жить теперь я буду с ним. Надо сказать, Морозовых эта новость не особенно обрадовала, а моё поведение так и вовсе напугало. Впрочем, Никита наплёл им о моём плохом самочувствии и добросердечная пара успокоилась.

А мне снова казалось, что всё, что происходит, только сон, притом кошмарный. Наверное, сказывалось присутствие Никиты рядом.

Его слова о том, что он меня ненавидит, почему-то казались концом света. То, что я мог существовать после этого, было чем-то неправильным.

— ...андр. Александр! Подойди, наконец, к телефону, — Никита, хмурясь, смотрел на меня.

Я словно лунатик подошел к телефону, в трубке раздавались равномерные гудки.

— Не этот телефон, твой мобильный! — рявкнул брат.

Похоже, моя тупость окончательно его достала, и мобильный он дал мне сам.

— Сань, ты должен поговорить с Жекой! — раздался истеричный голос Романа.

— О чём?

Я просто не понимал. Что происходит? Чего от меня хочет Рома? Зачем?

— Ты что, совсем? После того, что он видел, как ты думаешь, что он подумал?

— Что? — тупо переспросил я.

Мне было всё безразлично и непонятно.

— Что мы с тобой любовники, придурок! — он так орал, что я поморщился и отодвинул трубку от уха.

Мою руку поймал Никита и забрал у меня телефон.

— Полагаю, это Роман? — спросил он в трубку. — Если ты ещё раз посмеешь позвонить на этот номер, убью!

Если бы Рома видел лицо Никиты в этот момент, точно бы умер… от страха.

* * *

Похоже, Никита услышал из всего нашего с Ромкой разговора только то, что «мы любовники». Перспектива оставаться с братом рядом пугала до взбесившихся мурашек. Однако он пытался меня игнорировать, напоминая дымящийся вулкан, готовый взорваться в любой момент. А я просто задыхался от ужаса.

Какой там Женька и его отношения с Романом! Я вообще перестал соображать. От этого постоянного напряжения, от безысходности и отчаяния.

Так прошло три дня. Атмосфера не то, что не разрядилась, казалось, она накалилась ещё больше, готовая разразиться апокалипсисом в любой момент.

Спасение пришло в лице Иры. Никита не проявил энтузиазма при виде гостьи, однако кого-кого, а её это ничуть не смутило. С наглостью, достойной лучшего применения, она ворвалась в мою комнату.

— Как ты можешь сидеть тут! Глянь на улицу! Там солнце, зелень, лето! — её гиперактивный энтузиазм просто убивал. — Между прочим, мы собирались пошастать по вузам.

Ой-ёй. Она меня такими темпами запихнёт туда, куда я совсем не стремился. Притом убедив впоследствии, что это была целиком и полностью моя идея.

Не дожидаясь какой бы то ни было реакции, меня уже тянули к двери. А там, в позе всея владыки, возник брат.

— Ну и куда собрались? — поинтересовался он.

— Мы, как честные абитуриенты, идем на вуз.

— Уже сочувствую вузу, на чьи стены вы нацелились, однако Александру неплохо бы сначала позавтракать. Кроме того, он под домашним арестом.

— Ну, Никитушка, ну родненький, ну пожалуйста! Мы туда и обратно! — Ира уже висела на Никите, который, в ступоре от такой феноменальной наглости, созерцал висюльку.

Признаться, я сам в шоке наблюдал за ней, не представляя, что будет дальше. Мне бы ни в жизнь не хватило смелости вот так использовать человека в качестве вешалки для себя любимого, тем более этого тёмного субъекта.

Никита же быстро отошел, отцепил её и провозгласил:

— Сначала завтрак, а потом, если вы не передумаете, я отвезу вас, куда пожелаете.

Если кто-то надеялся, что Ира откажется от своих планов, он жестоко ошибался. Иришка в принципе не тот человек, которого можно переубедить или остановить, если уж она что-то решила.

Таким образом, позавтракав под неумолкающий монолог вторженки, мы отправились в выбранные Ирой вузы. Мне повезло, что среди них не было чего-то связанного с балетом или кройкой и шитьём, потому что дизайн и филология, которые выбрала Ира, скорее в угоду своей романтично настроенной личности, чем реально решив избрать эти направления делом своей жизни, уже вызывали издевательские комментарии брата. В любом случае с нашим маршрутом я ничего не мог поделать, потому что даже не начинал задумываться о своём будущем.

Надо сказать, Ира благоприятно влияла на Никиту. По крайней мере, он уже не выглядел так, будто готов кого-нибудь прибить. В её присутствии говорить вообще было не обязательно, она справлялась с этим за троих. Хотя брат не мог позволить кому-либо быть постоянно в центре всеобщего внимания, потому местами Иришкин монолог переходил в их диалог со множеством едких замечаний и язвительных выводов Никиты.

В очередном вузе мы в который раз за день застряли. Ира выясняла что-то там жизненно важное, мы с Никитой сидели в кафешке. Я ел мороженое, которое, как всегда не дождавшись своего съедения, начало таять и сейчас мы играли на перегонки: либо я его всё-таки съем, либо оно меня всё-таки заляпает. И последнее было вероятнее, поэтому я азартно ловил губами белые липкие капли.

Взгляд брата я не замечал до последнего. Зато когда соизволил-таки взглянуть, почему, собственно, эта язва ещё не прошлась относительно моего безобразного поведения… меня будто кипятком облили, так стало вдруг жарко. Ну и как всегда, отвести взгляд я уже не смог. Никита напряженно следил за каждым моим движением, с таким жаром провожая цепким взглядом по коже мой язык, будто от этого зависела его жизнь, как минимум. Я замер от ощущения опасности в застывшем воздухе и даже не почувствовал, когда мороженое всё-таки победило.

Зато это заметил брат. Сначала его взгляд переместился на мою руку, освобождая меня от своего гипнотического воздействия. Потом он притянул мою руку к себе и стал слизывать мороженое, притом выглядело это так, что сразу можно было вешать табличку: лицам младше восемнадцати смотреть воспрещается! А каково, когда это с тобой делают? Инстинкт самосохранения выл благим матом за пределами ультразвука, а мне оставалось только вырываться из последних, и так не великих, сил. Однако эта зараза с садистичной медлительностью извращалась уже с мороженым, искоса поглядывая на меня. Под конец этого занятия меня уже ощутимо потряхивало. То, что в кафешке были люди и появился кое-кто ещё, я не заметил… Ира обнаружила своё присутствие сама:

— Чем вы тут занимаетесь? На вас всё кафе пялится, вы в курсе?

Никита соизволил-таки меня отпустить, чем я немедленно и воспользовался, сматываясь в туалет.

Да, так завести меня мог только он! От сотрясавшей всё тело дрожи, стоять было невозможно. Закрыв сидение унитаза и приземлившись на него сверху, я занялся непосредственно дрочкой. Хватило всего-то жалких пары движений чтобы кончить. Запачканные руки и пол я отёр туалетной бумагой. Слил следы своего преступления и застыл, пытаясь привести дыхание в норму.

Колотившееся сердце всё не желало успокаиваться.

Более-менее придя в себя и приведя мысли в относительный порядок, попытался разобраться в произошедшем. Не помню, чтобы раньше Никита на меня так действовал. Да, я на него всегда реагировал не так, как на других, но это было скорее опасение, нежели возбуждение. Да, он меня и раньше трогал, а я возбуждался, но какой нормальный подросток не возбудится, если его между ног гладить и лизать? Сейчас было не так, ему в принципе не надо было меня трогать, чтобы я завёлся. Достаточно голоса, взгляда… Хуже не придумаешь! Можно сказать, я был на грани, когда сам буду умолять его оттрахать себя.

Возвращался я в отвратном настроении. Как и ожидалось, Никита встречал меня злорадным взглядом, разглядывая с каким-то собственническим садизмом.

— Ну, наконец-то! Нам уже пора возвращаться. Никита предложил поужинать у вас и переночевать. А завтра опять поедем на разведку. Я уже и своих предупредила, что у вас остаюсь, — весело вещала Ира.

Я изумленно разглядывал брата, пытаясь понять, что он задумал. Никита явно был не в восторге от компании не в меру активной девицы, но во время её объявления сохранял спокойствие и невозмутимость, что говорило о его соучастии. Странно. Как они вообще умудрились прийти к согласию хоть в чём-то?

Долго раздумывать мне не дали. Ира зацапала мою руку и потянула меня к выходу. Никита расплачивался с официанткой. Домой ехали так же, то есть под Иришкин монолог. Вот кого ничто не могло удивить и вывести из равновесия. Ужинали тоже молча, вернее, молчали мы с Никитой, Иру это не волновало и не останавливало.

Решено было оставить Иришку спать в моей комнате, а я застелил себе диван в гостиной. Никита сразу после ужина ушёл к себе. Ира пришла ко мне посмотреть какой-то фильм.

— Сань, ты гей? — не поворачиваясь ко мне, спросила девушка. Я застыл. Хотя удивляться было нечему. После того, что она увидела в кафе, вопрос был вполне закономерным.

— Не знаю… — честно ответил я. Впрочем, как сказать. Не то чтобы я не замечал девушек, но они не щекотали нервы так, как, скажем, Никита, от одного вида которого меня в дрожь бросало.

— Думаю, ты, по крайней мере, би, — стала пробовать почву эта егоза. Зная Иру, могу сказать с уверенностью, что в моей ориентации она уже была уверена, просто подводила меня к какой-то мысли. И, похоже, не слишком приятной, раз так осторожничала. — Мне показалось, что у вас что-то есть с Никитой… Вы любовники?..

Теперь я просто прирос к дивану. Ну и как было отвечать на такой вопрос? Что вообще-то мы братья? Ага! Это после кафе-то! Так она бы мне и поверила, что между мной и братом, вылизывающим меня как последняя шлюха, ничего нет. Рассказать ей, что я возбудился от вида Никиты, поглощавшего с меня мороженое, и это вполне обычное дело между братьями? Но ведь и любовниками, строго говоря, мы не были.

— Нет, мы не любовники… — ответил я всё ещё гоняя в голове разные мысли.

Ира не выдержала и повернулась ко мне.

— Ну да, а то, что вы в кафе творили, обычное дело? — с ехидцей пропела проныра. Ну, что я говорил! Вернее думал.

— Почти… — не говорить же ей в самом деле, что мы можем устроить что-то похлеще того представления с мороженым.

— С ума сойти! А я все думала, чего это он тебя к нам отправил. Теперь-то ясно. Неясно другое — зачем забрал… Хотя, после случая с Ромой… — меня от упоминания этого имени передернуло. — Значит ты, наверное, уже всё для себя решил, раз остаёшься тут, — предположила она.

Я решил? Решил Никита, а я подчинился. Мне и в голову не могло прийти сопротивляться ему. Я удивленно смотрел на Иру, не понимая самого себя. Ну да, привык плыть по течению, подчиняться, не задавая вопросов. А ведь всё, чего я хотел, чтобы брат был рядом. И это притом, что мне почему-то всегда казалось, что я именно этого не желаю больше всего. Я его боялся? Нет. Я совсем не боялся Никиту, любого его прикосновения, того, что он повышал на меня голос или его строгого взгляда. Значит, Ира была права, я давно всё для себя решил, просто сам этого не осознавал.

— Похоже, ты права, — улыбаюсь я, понимая, что, что бы теперь ни произошло, так оно и должно быть.

Ира улыбнулась мне в ответ и повернулась к телевизору, на экране которого разворачивалась какая-то любовная драма. Не думаю, что она, как и я, следила за сюжетом фильма, просто она думала о моей ситуации.

Я тоже думал.

* * *

На следующее утро я уже не чувствовал себя марионеткой. Сам выбрал пару учебных заведений из принесённых Ирой книжек и брошюр, поддерживал Иришкину болтовню, пару раз сцепился с братом. Никита только зло щурился, но по его губам изредка пробегала ухмылка. Весь его довольный вид был словно у кота, натрескавшегося краденой сметаной.

Ира была просто счастлива, и это было сильно заметно. Если вчера её активность была невыносимой, то сегодня это буйство не лезло ни в какие ворота. Доставалось от её активности почему-то в основном мне. Так что к вечеру меня нельзя было сравнить даже с выжатым лимоном. Я еле передвигал ноги.

Когда Никита толкнул меня на диван в гостиной, сопротивляться я не стал.

— Сейчас принесу что-нибудь поесть.

— Нет, — застонал я.

Мы только что приехали от Морозовых, куда подвозили Иру. Инна Сергеевна отпустила нас лишь после того, как накормила, притом по только ей одной известной мерке, а это значит, что передвигаться я не мог ещё и из-за количества поглощённой пищи.

Никита сел рядом и, резко развернув меня спиной к себе, стал массировать мои плечи. Сказать, что это было приятно — не сказать ничего. Это было божественно! Длинные сильные пальцы, поглаживающие через футболку мои уставшие мышцы, отправляли прямиком на небеса.

Я счастливо улыбался, подставляя своё тело под его поглаживания и тихо постанывал от наслаждения. Когда начал заводиться, не понял сам, только дыхание сбилось, а стоны теперь я пытался гасить… Тщетно.

— Ох! — не сдержал я возгласа от особенно волнующего прикосновения Никиты к пояснице. — М-м…

Последовал резкий толчок — и я оказался прижатым животом к дивану. Никита придавил меня сверху, удерживая своё тело на вытянутых руках. Он потёрся об меня, медленно поглаживая мою спину и стягивая футболку.

— Н-н… — я выгнулся ему навстречу.

И тут же почувствовал его вес, вжимавший меня ещё плотнее, губы Никиты на затылке, его горячее дыхание и руки, протискивавшиеся между мной и диваном, поглаживавшие живот, спускавшиеся всё ниже.

К тому моменту как на мне не осталось одежды, а член брата беспрепятственно тёрся об меня сзади, я перестал вообще хоть как-то соображать. Просто выгибался ему навстречу, срывался со стонов на всхлипы и вскрики.

— Пожалуйста, н-н… Никита! — сам не понимал, что несу, но молчать тоже был не в силах. — Сейчас!

Я почувствовал горячий поцелуй на своём затылке, и тяжесть тела Никиты пропадала.

— Нет!.. — я попытался развернуться вслед за ускользающим теплом.

Но рука Никиты надавила мне на спину, заставляя остаться в прежнем положении, а пальцы другой его руки вдруг прикоснулись к анусу. Пальцы были прохладными и скользкими. Позвоночник прострелило странное ощущение, не неприятное, просто непонятное и пугающее.

— Встань на четвереньки, упрись сильнее, — хрипло попросил Никита. — Раздвинь ноги шире.

Его пальцы сзади надавили сильнее — это было очень странно и непонятно. Вторая рука Никиты обхватила мой член поглаживая его. Я задрожал и выгнулся ему навстречу, пытаясь сильнее расслабиться. Затем всё пропало, и после пары мгновений руки Никиты легли на мои бёдра. Он вдавливал себя в меня по миллиметру, мучительно входил мелкими точками. Тянущая боль смешалась с наслаждением. Брызнули слёзы и я не смог сдержать болезненного стона, который пытался гасить, закусывая губу.

— Ш-ш-ш… Потерпи ещё немного, — простонал в ответ Никита. И я послушно затих.

Раньше я как-то не задумывался о том, как это бывает, не пытался представить, что надо вынести чтобы двум парням быть вместе. Если бы знал… хотя бы порасспрашивал того же Женьку… Но я оказался совершенно не готов ни к боли, ни к размерам брата в себе. Я об этом даже никогда не задумывался!

Никита замер, когда оказался полностью внутри. Мои руки и ноги подрагивали от напряжения. Наши неровные вдохи и выдохи — единственное, что нарушало тишину.

А потом медленно и аккуратно он начал двигаться, задевая во мне какие-то струны, отзывавшиеся во всём теле неконтролируемым вожделением и удовольствием от процесса. Я не мог сдерживать стоны.

Рваный ритм движений Никиты полностью подчинил моё тело себе.

* * *

Очнулся я всё там же на диване в гостиной, прикрытый только пледом. В комнате было сумрачно.

— Как ты? — полностью одетый Никита стоял у окна, за которым непроглядную тьму разгонял свет уличных фонарей.

Я попытался привстать и тут же понял, что это очень глупая идея, со стоном упав обратно на диван. Никита сразу отреагировал на стон и подошёл ко мне.

— Не стоит двигаться, лучше тебе какое-то время отлежаться. Очень больно? — в его голосе послышалось волнение и будто проскользнули нотки вины.

— Все нормально… я думаю. Что произошло?

— Ты отключился… Я не сразу заметил, — последнее он сказал как-то приглушенно.

Не сразу заметил? То есть какое-то время он имел моё бесчувственное тело? От всплывшей перед глазами картины мне стало смешно так, что совсем это скрыть не удалось, и пара смешков больше похожих на хрюкание все-таки вырвались. Я попытался замаскировать это покашливанием.

— Что смешного? — раздражённо возмутился Никита.

А мне стало ещё смешнее, и я тихо стал давиться смехом, пытаясь при этом принять такое положение, чтобы не тревожить свою пятую точку.

Никита не выдержал, включил свет и сел рядом. Мы оба отчаянно жмурились от яркого света.

— Я мог тебе навредить, ты это понять можешь? — проникновенно сказал он.

Мне захотелось свалить куда подальше от пристального взгляда Никиты, но деваться было некуда. Кроме того, меня мучил один вопрос, вернее их было много. Но начал я с самого, на мой взгляд, важного:

— Тебе хоть понравилось?

Я всё ещё странно себя ощущал, разбирая эти чувства на боль, истому и непонятную пустоту. Кожа была липкой от пота, а между ягодиц тянуло. Хотелось уже вымыться.

Никита смотрел на меня как на законченного садиста и психа. Похоже, отвечать на мой вопрос ему не хотелось.

— Да, — выдал он наконец и помолчав сам спросил: — А тебе?

Его вопрос не поставил меня в тупик, но признать нечто подобное… Никита ведь и так должен был всё понять, зачем спрашивать? И вот тут возник другой вопрос, почему тогда о подобном спрашивал я? Значит, так было надо. Нам обоим нужен был ответ на этот вопрос.

— Да, — выдохнул я и замялся на какое-то время.

Но сказать Никите о своих чувствах я посчитал себя обязанным. Даже если не учитывать, что мы переспали, он все-таки оставался моим братом.

— Я, вообще-то, не представлял, что всё это… так бывает.

— Что всё? Ты про секс?.. Секс с мужчиной? — какое-то время он напряжённо молчал прежде чем спросить: — Ты с кем-нибудь раньше спал? С девушкой?.. Или парнем?

— Нет, — я опустил взгляд, стыдясь смотреть в его глаза. — Ни с кем.

— А как же Рома? — резко переспросил Никита.

Отвечать не хотелось, но раз зашёл такой разговор…

— Никак. Понятия не имею, что тогда произошло.

— Ну да? И стояк у тебя был тоже от непонимания? — жёстко и насмешливо обрубил мои откровения он, а я разозлился.

— Ага! А ещё мне хотелось, чтобы меня так и вжимали в стену и желательно у неё же и трахнули! — выпалил я, вскинув на него взгляд.

А потом задумался, ведь я действительно тогда этого и хотел. Моё тело с ума сходило от чужих прикосновений. Но признаваться в этом даже перед самим собой было просто невыносимо. Я закрыл лицо руками, чтобы не видеть ярости во взгляде Никиты.

Молчание затянулось. И в следующее мгновение меня накрыло его тело. Никита оторвал мои руки от лица и поцеловал зло, грубо, больно, будто мучая и наказывая.

От особенно болезненного поцелуя-укуса мои слёзы, как всегда, не заставили себя долго ждать. И всё-таки его тепло успокаивало. Даже так грубо и насильно, но, когда он был рядом, всё казалось правильным.

* * *

Следующие несколько дней я провёл дома, где Никита старался не появляться. Во всяком случае, я так решил потому, что почти не видел его.

Зато была Иришка, и её было слишком много. Правда, надо отдать ей должное, она меня практически не теребила. С едой возилась сама, мы вместе мучили вузовские анкеты, мне вообще была оказана любая помощь в подготовке к будущим экзаменам. И вот за что я любил этого конкретного человека: при всей своей болтливости Ира ни словом не обмолвилась о моём странном поведении и состоянии, когда она только заявилась к нам на следующий день после того как мы с Никитой переспали. А ведь наивной дурой она не была, всё прекрасно видела и понимала. Возможно, ей было любопытно или тревожно, но спрашивать Ира ни о чём не стала. Как думаете, почему? Потому, что она была мне сестрой. Не кровной, а по духу. Она прекрасно меня понимала. Помнила, что я вечно распинался о своей гетеросексуальности. Осознавала, что парню расклад с физической близостью в принимающей позиции принять непросто. А если бы я хотел её совета, то уже спросил бы.

Но я молчал о своих делах с Никитой, молчала об этом и Ира.

В конечном итоге мы с ней поступили в разные учебные заведения, несмотря на все мои пророчества. Просто с недавних пор я осознал, что сам способен принимать решения, хотя это и казалось поначалу странным и неправильным. Не было чувства защищенности от чужой, пусть и навязанной воли. Зато был адреналин и какое-то злое вдохновение. Я, оказалось, мог быть «обаятельным гадом», как выразилась о моих новых замашках Иришка, чего раньше в себе не предполагал.

А ещё был злой и неуправляемый Никита. Впрочем, когда это он был управляемым? Мы больше не разговаривали, мы трахались. В любой позе, как ему угодно и где ему угодно. Я научился сосать. Чего мне это стоило? Тех жалких остатков гордости, что у меня ещё были. Только брата это не удовлетворило, а лишь разозлило. Он стал грубым и жестоким. Это выражалось во всём: взгляде, жестах, и даже не в словах, а в самом звучании его голоса. В этой лихорадке я сгорал мотыльком. Отчаянно желая его и не получая, я замерзал. Потому, что как бы мы ни были близки физически, мы были неизмеримо далеки друг от друга.

ficbook.net

Молоко — фанфик по фэндому «My Chemical Romance»

      Бар полон, но я жду своего самого частого посетителя. И я улыбаюсь, когда вижу, как ровно в одиннадцать в дверях появляется его силуэт. Немного прихрамывая, он подходит к барной стойке и кивает мне. Он напоминает мне пирата. Выцветшие татуировки на руках, поседевшие длинные волосы, широкая рубашка в клетку. Ему за семьдесят, но глаза его горят. По-молодому так горят. Не как у стариков.

Я наливаю ему ром, а он улыбается мне. Пират, думаю. Но улыбка добрая. Сейчас он сделает пару глотков, спросит, как у меня дела, и начнет. Начнет рассказывать эту историю, слова которой я уже знаю наизусть. Но я люблю ее, поэтому готов слушать каждый день.

- Билли, народу-то сегодня много, - замечает он. Я согласно киваю, - Тогда, в его галерее тоже много людей было. Я рассказывал тебе эту историю? Нет? Как же так. Так вот, мне тогда было двадцать два. Так мало, а тогда казалось, что все знаю. И как жить знаю. А не хрена не знал я ничего. Сопляк. Вот только упрямый сопляк. Работал у дяди в офисе. Думал, так нужно. Думал, правильно живу. И прожил бы всю свою жизнь так, если бы не он. Джерард. Странный он был. Впервые я увидел его в той галерее. Знакомый дал билет на выставку молодого художника. Мол, надо культурно развиваться. А я далекий от всего этого искусства, но взял да и согласился. Ходил как дурак по галерее. Странные картины. Ничего понять не мог. У одной остановился. Там пустыня была нарисована. А небо над ней такое красное, что жутко становится. Стою, значит, смотрю. Вдруг ко мне подходит он. Высокий, черноволосый. "Нравится?" - спрашивает. "На кухню бы себе повесил," - отвечаю я. А он давай смеяться. Странный, подумал я. А потом он берет и снимает картину. Прямо со стены. Говорит, раз нравится, то бери ее да весь у себя на стене в кухне. Я, конечно, растерялся, а он хватает меня за руку и бежит. Вместе с картиной. Так мы и бежали по улице с картиной. "Мы ведь картину украли. Художник должно быть расстроится" - говорю я. А сам думаю, что я вообще делаю? "Не расстроится!" - заявляет он. "Откуда ты знаешь?" - спрашиваю. "А я он и есть. Моя это картина,"- отвечает он. Так и познакомились. Джерард. Так его звали. Странный он был. Через неделю уже жил у меня. Все стены перекрасил. Я сначала разозлился, но как на него злиться можно было? Дольше трех секунд я на него злиться и обижаться не мог. Приходил ко мне в офис и приносил свои маленькие рисуночки. Я сначала стеснялся его. Ну когда он целовал меня при людях. Эх, дурак. Не знал я еще тогда, что любви нельзя стесняться. А он не обижался. Зато дома, когда никого не было, я любил его целовать. Часами мог целовать... Красивый он был. Порою, просыпался я ночью, чтобы посмотреть на месте ли мое чудо. На месте, вот лежит на моей груди, и засыпал спокойно. Боялся так страшно, что вдруг потеряю. А он не боялся. Ничего не боялся. Ни косых взглядов, ни темноты, ни смерти. Да, такой он был. Джерард. Когда по улице шли, он останавливался, чтобы перевернуть монетки рисунком к верху, чтобы на удачу кто-нибудь нашел. А однажды принес домой кота. "Зачем?" -спрашиваю я, ведь у него аллергия на них. А он пожал плечами и говорит, что его аллергия это не повод не любить их. И, знаешь, принимал таблетки все это время, пока кот жил у нас. Правда, потом этот кот сбежал куда-то. Волосы красил в разные цвета чуть ли не каждый месяц. Однажды я спросил его: "Не жалеешь?" А он посмотрел на меня своими зелеными глазами и говорит: "Жалею ли я, что в своей никчемной серой жизни я меняю только цвет волос? Нет, ни капли." Да, так и сказал. Не понимал я иногда его. Бывает, он весь жизни полон, тащит меня гулять, смеется. А порою и вовсе из дома не выходил. И со мной разговаривать не хотел. Не трогал я его в такие моменты. Странный он был. Однажды возвратился домой поздно. Я уж испугался. Подумал, ограбил его кто. А он, оказывается, все деньги отдал бездомному. Таким он был. Ни к чему не привязывался. Ни к деньгам, ни к своим картинам, ни к месту. Любил ли он меня? Не знаю. Иногда так посмотрит на меня, что кажется и любит. А иногда так холоден, что сердце раскалывается напополам. Любил ли я его? Больше жизни. Больше воздуха и солнца. Ничего мне не нужно было кроме него. Да только не мог я ему дать того, чего он хотел. Видел я, что хочет он большего. Свободы хочет. Жизни хочет. А я не тот, кто может это дать. Я обычный. Однажды, я попросил его сходить в магазин за молоком. Молоко у нас закончилось. И он ушел. Ушел за молоком и не вернулся. Сначала ждал я его. А потом искать начал. Так и не нашел. Странный он был. Джерард. До сих пор жду. Он такой, он может вернуться. Все в той же квартире живу, и замок не менял. А та картина с пустыней все еще висит на стене в моей кухне. И молоко всегда в холодильнике, а то вдруг он забыл купить.

Старик заканчивает рассказ, и я подливаю еще рома в его опустевший стакан. Сейчас он допьет его, поблагодарит меня и уйдет. А я останусь в баре, заполненном людьми. К трем часам все разойдутся, я приберусь и закрою бар. И засыпая дома, я снова загадаю одно-единственное желание, чтобы завтра ко мне пришел этот старик, но только уже не один,а со своим постаревшим художником. И я бы тогда улыбнулся и сказал: "Ну что, мистер Айеро, дождались?" А потом угостил бы их ромом. Потому что я хочу верить в то, что такие истории могут иметь счастливый конец.

ficbook.net

Невесёлый молочник — ориджинал

ficbook.net

Птичье молоко — ориджинал

— Папа!

— А что? Очень миленько. Все улыбались, когда я показывал…

Люка в отчаянии дернул себя за волосы и, замычав сквозь стиснутые зубы, отошел в сторону. Постоял… и вернулся. Довести разговор с родителем до конца все же было необходимо:

— Папа, но ты же знаешь…

— И у всех малышей, — явно не желая слушать никаких возражений, продолжил пожилой омега, — не только твои яички, но и твои уши, Люка. О носиках у деточек пока говорить сложно, но лучше бы они в этом все пошли не в тебя…

— Папа!

— …и в любом случае ты, сыночек, будешь совсем глупеньким, если продолжишь упрямиться вместо того, чтобы пойти и сделать тест на отцовство.

Люка гневно глянул на безмятежно улыбавшегося папу («Единый бог, дай силы!») и снова забегал по комнате.

Все в этой истории началось ужасно и развивалось так, что, казалось, становилось день ото дня только хуже. И отправной точкой в этом всём стали те проклятые таблетки. Долбаная наркота, которую принял он сам и которую всучил своим друзьям. И ведь дилер-то был проверенным, по сути, считался чуть ли не «официальным» поставщиком в клубе, в котором Люка давно был завсегдатаем! Именно у этого беты он не раз покупал всякую легкую дурь, чтобы как следует оттянуться, и всегда все было нормально. Но в тот день закончилось полным кошмаром.

Люка мало что помнил из той разгульной ночи, неожиданным результатом которой и стало появление в его жизни четверых малышей, сейчас мирно спавших в спешно оборудованной для них детской под присмотром не менее спешно нанятого через солидное агентство няня.

Вот ребята из MobiuStrip, которые шумно празднуют получение премии Хрустальный шар. Вокруг хорошо знакомая клубная тусовка и привычная оглушающе-громкая музыка. Вот они все вместе пьют, чокаясь по очереди то со статуэткой, то друг с другом, и по-дурацки хохочут. Вот Люка вынимает принесенные им же таблетки…

И провал. В черноте которого адскими всполохами обрывки то ли видений, то ли реальных воспоминаний.

Первое, очень яркое: молодой танцор-омега, который выделывает у шеста на сцене нечто совершенно немыслимое, акробатически дико сложное, но потрясающе красивое. Омега хорош так, что зрители каждый раз, после каждого нового трюка или па, взрываются аплодисментами, ахают и переговариваются. Люка сам в восторге и решает посмотреть на танцовщика поближе — раньше его выступления он почему-то никогда не видел.

Второе, постыдное: тот же омега, но уже в своей гримерке, в которую Люка с силой вталкивает его, разве только не рыча от вожделения. Танцовщик гибкий и сильный, но что он может противопоставить альфе, который выше него на голову и шире в два раза? Треск одежды, потная горячая кожа под пальцами, яростные ругательства, которые сменяет крик боли…

Ну, а потом уже убийственная реальность: камера, презрение в глазах конвоиров-альф, отвращение на лице изнасилованного омеги, равнодушный профессионализм адвоката-беты…

Люка не пытался себя защитить. Он сам был в глубочайшем шоке от того, что произошло. Он честно рассказал все, что помнил и знал. Как мог искренне извинился перед танцором-омегой, которого, как выяснилось, звали Реми Клее. И предсказуемо получил в ответ лишь порцию проклятий. Заслуженных, что и говорить.

В камере, которую, к счастью, не пришлось ни с кем делить, Люка много думал. Особенно после того, как на очередном допросе ему вдруг стали задавать странные вопросы вроде бы совсем из другой темы. Например, есть ли у него враги… Врагов у Люка не было. Были только конкуренты, о чем он полицейским и сообщил. А потом поинтересовался: с чем все эти неожиданные разговоры связаны?

Ответ на этот вопрос Люка получил при следующем посещении следователя. Как оказалось, доставили его на очную ставку с уже арестованным к тому моменту дилером, у которого Люка и покупал обычно дурь. Тут-то и стало ясно, что таблетки, которые тот разрекламировал Люка, а после и подбил купить, были спецом предназначены именно для продюсера MobiuStrip.

Некий альфа, который вышел на торговца дурью через интернет, назвав правильные «пароли и явки», заплатил конкретно за то, чтобы подставить именно Люка Бремера или его друзей. Встречался дилер с этим типом один раз и в темной подворотне, а потому внешность злоумышленника описать не смог. Да и личный аромат, будучи бетой, толком не уловил и уж тем более не запомнил.

Препарат же, который незнакомец передал дилеру для продажи Люка, как удалось установить в ходе экспертизы, вызывал немотивированную агрессию у альф, напрямую завязывая ее на секс.

— Это военная разработка, — пояснил Люка следователь. — Занимались созданием спецсредства для повышения боеспособности солдат-альф. Но конкретно от этого препарата, — полицейский потряс экспертным заключением, с которым и сверялся, обрисовывая Люка картину событий, — были вынуждены отказаться именно из-за побочного эффекта — из-за того, что вызванная им агрессия приобретала сексуальный уклон.

Люка слушал, разинув рот. Военная разработка? Но при чем здесь он — музыкальный продюсер?!

— Кто-то злоумышлял то ли против вас, господин Бремер, то ли против членов вашей рок-группы. Тот, кому были известны ваши привычки, тот, кто знал, что вы всегда покупаете наркотические средства перед тем, как пойти с друзьями в клуб, — негромко пояснил после следователь. — Мы будем разбираться, искать. Но эти вновь открывшиеся обстоятельства тот факт, что имело место изнасилование, никак не отменяют…

Люка это прекрасно понимал. Но после на душе все равно стало полегче — все лучше знать о себе, что кинулся на ни в чем не повинного омегу не из-за душевной мерзости, а под воздействием какой-то специальной наркоты.

Себя Люка не оправдывал (хоть и очень хотелось) и был уверен, что не простит его и изнасилованный им танцовщик… А потому сильно удивился, когда «задержанного Бремера» вызвали в помещение для свиданий, где за толстым стеклом закрытой с боков кабинки обнаружился не папа и даже не кто-то из состава MobiuStrip, а Реми Клее собственной персоной.

— Я хотел кое-что обсудить, — не поднимая глаз выговорил омега, и Люка увидел, как пальцы нежданного посетителя стиснули край стола так, что даже побелели.

— Что же? — спросил Люка и невольно попытался уловить аромат Реми, но в помещении пахло лишь централизованно распыленным подавителем запахов.

Делалось это во избежание эксцессов — чтобы содержавшиеся в изоляторе альфы, давно не чуявшие омег, не начали сходить с ума под воздействием внезапного выброса гормонов.

— Дело в том, — по-прежнему глядя в стол перед собой, заговорил Реми, — что ты меня тогда еще и обрюхатил, господин Бремер.

— Это чушь… — начал пораженный и, если честно, шокированный альфа.

И было отчего! Люка ведь всегда, с ранней юности, знал о своем бесплодии. Вердикт врачей был неумолим: после перенесенного еще в детстве инфекционного заболевания альфа подчистую лишился возможности иметь потомство. Его семя, как определило первое же обследование, было мертво. И тут такое заявление!

Больше всего на свете Люка ненавидел лгунов. Причем особенно тех, кто, как этот Реми, врали для достижения определенной цели. Какой? И гадать не стоило: деньги. Омеге просто захотелось красивой жизни, и он решил, что ему есть кого доить! Люка уже открыл рот, чтобы сразу расставить точки над «i», обличить, но Реми его опередил, прервав на полувздохе решительным жестом:

— Все просто: ты можешь спорить с фактом своего отцовства, можешь его принять, это мне на самом деле неважно. Я не хочу от тебя штампа в паспорте. Я даже не требую того, чтобы ты официально признал детей своими и после отписал им свои денежки, виллы и яхты. — Тут Люка иронично вскинул бровь, но его мимика оказалась невостребованной — Реми продолжал смотреть только в стол перед собой. — Мне надо лишь одно: чтобы ты, используя свои финансовые возможности, помог мне поднять моих детей на ноги. И тут мы вплотную подходим к тому, что я хочу предложить. Я готов обеспечить тебе свободу, написав в полицию, что претензий к тебе не имею. Суда еще не было. Мне рассказали, что ты… был под воздействием неких специально подброшенных средств. Что ты не осознавал… Короче, мне дали понять, что если я пойду на такой шаг, препятствий не будет. И я действительно напишу заявление в полицию, если ты…

— Что я должен сделать? — Люка в свою очередь решительно перебил Реми.

Нетерпение его было понятным: омега по мере того, как излагал свою мысль, кажется, волновался все больше, запинался, спотыкался и тянул так, что возникло нестерпимое желание начать подсказывать ему нужные слова.

— Подписать вот это, — Реми с облегченным вздохом прислонил к толстому стеклу переговорной лист бумаги так, чтобы Люка видел текст. — Это договор, согласно которому ты в обмен на мои действия по снятию с тебя обвинения обязуешься делать все, что будет необходимо для того, чтобы мои дети ни в чем не нуждались до момента, пока они выучатся и сами смогут обеспечивать себя.

Тогда Люка искренне думал, что омега, говоря «дети», имеет в виду не только того малыша, что рос у него в животе, но и каких-то еще ранее им где-то нажитых и более взрослых детей. Кто же мог предположить, что речь шла о многоплодной беременности, о четверых близняшках, которых, кстати, родной папаша Люка тут же записал себе во внуки?!

А даже если бы предположение такого рода и возникло — что бы переменилось? Ничего.

Тогда в комнате для свиданий Люка, с привычной быстротой пробежав глазами документ, дал Реми предварительное согласие. После вместе с адвокатом и приглашенным юристом соответствующего профиля обговорил все детали и прописал все сроки, условия, обязанности сторон, санкции за невыполнение и возможные форс-мажоры, при этом категорически настаивая на строгой отчетности по тратам и на том, чтобы все без исключения вложения шли лишь на нужды детей, но не лгуна-омеги.

Люка ждал долговременной склоки с выбиванием новых «улучшенных» условий, но Реми прочел, кое-что переспросил, проясняя для себя то или иное положение договора, записанное слишком мудреным юридическим языком… и со всем согласился. Для себя он попросил только нормальный роддом — не дорогой и пафосный, а именно нормальный, с опытными, постоянно практикующими врачами. Все остальные требования, которые омега озвучил, загибая сильные, идеально вылепленные пальцы, действительно касались исключительно нужд детей, которые альфы просто не учли.

Да и после танцовщик из ночного клуба Реми Клее, лжец, от которого, как казалось Люка, можно было ждать чего угодно, договор соблюдал предельно строго: не было ничего, что могло бы возмутить или заставить думать о чрезмерности запрашиваемого. Реми, несмотря на то, что явно был совсем небогат, в финансовых вопросах оказался исключительно порядочен…

И это делало воспоминания о совершенном над ним насилии еще более мучительными для Люка. Иногда в бессонные ночи думалось: вот оказался бы этот омега дрянью подзаборной — жадной и хабалистой — и, наверно, как-то было бы легче пережить то, что произошло, то, что Люка сотворил с ним. Но потом накатывала простая мысль: ведь и дряням тоже может быть больно и страшно… И размышляя об этом, Люка раз за разом с болезненным отвращением к себе вспоминал ту ночь — крики, горячую кожу под пальцами, охватившее его сексуальное безумие. Вспоминал и невольно передергивался, кривясь так, словно сожрал что-то тухлое.

К счастью, Реми проявлялся по телефону или уж тем более рядом с Люка редко. Чего не скажешь о папе самого альфы, который «сыночку» разве что дырку в маковке не проклевал своими идеями о непременной проверке того, что и проверять смысла не было. Люка-то был не идиот и, более или менее встав на ноги в финансовом смысле, обращался к самым известным специалистам в надежде получить возможность когда-нибудь стать отцом. И те ничем порадовать не смогли — пожимали плечами, предлагали надеяться и не унывать, ждать чуда, а лучше заранее приучить себя к мысли, что ребенка в будущем придется усыновить… Но Арне Бремер про своего единственного сына и слышать подобное не хотел, а потому лишь твердил свое:

— Сыночек, но это ведь так просто пойти и сдать все необходимое для теста! Я все узнал — даже не больно. Так что, если ты все еще боишься укольчиков, то…

— Папа!

— Никаких укольчиков, Люка! Всего-то и надо, чтобы ты плюнул в баночку и отдельно взять слюнку детишечек, малышиков моих сладеньких. Такие зайки, такие котяточки чудесные! Так тебе повезло, а ты, Люка, все ходишь бука букой! Да и омега этот — их папа — мне нравится. Точно не охотник за твоими деньгами, сынок. Необразован, конечно, и вообще грубоват, но это дело поправимое. Я бы подучил его, и из вас вышла бы прекрасная пара… В ваших же богемных кругах такие союзы в моде: известный продюсер и талантливый актер… или танцовщик. М?

Люка вновь тихо завыл сквозь зубы и, возведя очи к потолку, все-таки кинулся от «папеньки» и его гениальных идей прочь… И в итоге чудом не свалился, когда под ноги сунулся долбаный пуфик, кстати, подаренный все тем же папой!

Пуфик отлетел в угол, Люка, в запальчивости догнав проклятую меховую фиговину, еще и попинал ее злобно, от души, и… И ему вдруг как-то сразу стало легче. Альфа виновато глянул на родителя, ожидая нагоняй за недостойное семьи Бремер поведение, но Арне выглядел исключительно довольным:

— Ну вот! А говорил мне, что бесполезная вещь. Видишь, как пригодилась? Слушай меня, мальчик мой, и все у тебя будет хорошо, потому что папа всегда прав. Запомни: всегда! Реми…

— Твой Реми мне осознанно солгал! И продолжает это делать! Я готов был платить ему и просто так, за чужих детей. Он предложил цену за мою свободу, я ее принял и теперь выполняю свою часть договора. Но я не хочу участвовать в шоу под названием «тыжотец»!

— Но Реми такой красавчик! Одна только попочка чего стоит! А глазки? Просто теплый молочный шоколад! Или твое любимое «Птичье молоко», сынок… Неужели он тебе совсем не нравится?

Люка в бессилии хлопнул себя ладонью по лбу и рявкнул злобное «нет». Но его папа был омегой… настойчивым, и всем, кто его знал достаточно близко, было яснее ясного, что противостоять Арне Бремеру — задача не для слабонервных. Выест ведь теперь мозг чайной ложкой через уши!

Перед внутренним взором вдруг явственно предстала картина: собственная, до боли знакомая и родная голова Люка — на серебряном блюде среди заветрившихся розочек из вареной свеклы и в обрамлении картошки и соленых огурчиков…

Остро захотелось выпить. Но Люка после всего произошедшего дал себе страшную клятву более никогда в жизни не прикасаться ни к каким возбуждающим или дурманящим разум средствам. Включая алкоголь. Это оказалось… сложно, но приходилось терпеть.

— Вот только не делай такое кислое лицо, Люка! — Арне Бремер даже ногой притопнул, глянув на скривившегося в болезненной гримасе сына. — Ты говоришь, что возмущен ложью Реми, которая, может, и не ложь вовсе, зато теперь открыто врешь мне сам! «Нет», понимаешь ли! Я же вижу, как ты этого омегу обнюхивать всякий раз принимаешься! Давно бы уже начал ухаживать за ним: подарочек небольшой, ни к чему не обязывающий, театр, ресторан, наконец. Твой отец, пусть земля ему будет пухом, за мной так красиво ухаживал, так красиво… — Арне выудил из своей неизменной сумки платочек с вышитой монограммой и аккуратно приложил его к краешку правого глаза.

Люка внутренне заскулил: «Единый бог, вот только не это! Только пусть он не включает свою слезодавилку!» Но Арне ее все-таки включил, и дело предсказуемо кончилось тем, что Люка и сам плевал «в баночку», и позволил взять пробы слюны у спящих малышей, после чего все это аккуратно отправилось в явно заранее приготовленные для этого стерильные пакетики.

Глянув на них и как-то сразу поняв, что Арне Бремер ни секунды не сомневался в том, что сумеет добиться от сына всего, что захочет, Люка загрустил окончательно и во избежание нового приступа плохо контролируемой злости на родителя перенес свое внимание на мирно спавших детей. Их нежные мордашки, носики-кнопки и маленькие ручки неизменно приводили Люка в благостное состояние.

И даже мысль о том, что дети чужие, что Реми нагло врет по поводу того, кто является их настоящим отцом, не убивала нежность к малышам в душе альфы. Эти невинные создания не могли отвечать за поступки своего скользкого папаши-лгуна…

Язык чесался назвать парня еще и блядуном, но совесть не позволяла. Просто потому, что посреди всех этих размышлений гнилым зубом торчало напоминание о том, что не сам Реми вешался на Люка, а, наоборот, он, альфа, кинулся на совсем не желавшего того омегу. Кинулся и… Люка затряс головой и попытался заставить себя опять думать только о детях.

Вот, кстати, тоже вопрос: как невысокий, худощавый и вообще немного альфоватый из-за плечистой фигуры, короткой стрижки и резкого, слишком прямолинейного поведения Реми умудрился произвести на свет сразу четверых — альфу, двух омег и бету? Сколько добропорядочных омег страдали оттого, что не могли подарить своим альфам потомство? А тут — сразу четверо!

Люка догадывался, что именно факт многоплодной беременности и мысли о том, что у Реми с его финансовым положением не будет возможности просто даже прокормить детей, и подтолкнули омегу к тому, чтобы «простить» Люка. Один бы Реми совершенно точно не справился. Тем более что с развитием беременности работу пришлось бы оставить — с пузом у шеста не потанцуешь… И где тогда брать деньги на все? У настоящего отца этой самой четверни? Так его, похоже, и след простыл, раз он позволил чужому альфе оплачивать нужды своих детей. Вот Люка бы никогда… Эх…

Сам Реми со своим насильником почти не разговаривал. Звонил, сухо и, пожалуй, скованно, сообщал о том, что нужно растущим детям из вещей (на медицину и еду Люка деньги клал на карточку Реми сам, без лишних напоминаний). Или в строгом соответствии с графиком своей работы в клубе привозил детей, оставляя их на попечение нанятого Люка няня — в свободное от работы время омега предпочитал справляться с детьми сам. Впрочем, в последние месяцы этого самого «свободного времени» у Реми Клее стало значительно меньше — омега еще и учиться пошел. И Люка знал куда и даже кто эту самую учебу ему оплатил.

Хозяин клуба, в котором Реми, оправившись от родов, продолжил выступать, был давним приятелем Люка и многое о своем наемном работнике рассказал. Правда, сведения о прошлом парня были смутными, почерпнутыми все больше из сплетен и коротких обмолвок, которые Реми иногда допускал в разговорах с коллегами по клубу. Выходило, что вроде как он был родом откуда-то с другого конца страны. Кажется, происходил из семьи религиозной и придерживавшейся весьма строгих правил. И, судя по всему, именно это стало причиной того, что когда омега захотел выступать на сцене, делать карьеру танцовщика, вышел безобразный скандал, который закончился тем, что Реми ушел из дома…

При таком раскладе он предсказуемо вместо балетного училища оказался на сцене ночного клуба. Но при этом танцевал Реми действительно талантливо, каждый раз превращая свое выступление у шеста (стриптизом его называть было бы неверно, потому что омега во время танца голыми ягодицами на потеху публике не сверкал) в одухотворенный полет, основанный на сложнейшей акробатике. Чего только стоил фирменный элемент в выступлении Реми, когда омега срывался с самого верха шеста, стремительно скользил по нему к земле, чтобы каким-то чудом, силой мышц, выверенностью каждого движения, грациозно затормозить, зависнув у самой сцены, головой или грудью буквально в десятке сантиметров от пола…

Люка не раз наблюдал за выступлениями Реми Клее через зеркальное окно, которое открывалось из кабинета владельца клуба в зал. Наблюдал, думал… И, в конце концов, кое-что предпринял для того, чтобы на танцовщика из ночного клуба обратили внимание те, кто мог бы помочь ему с дальнейшей карьерой. А для начала нанял ему толкового и надежного антрепренера… Ну и учебу оплатил через благотворительный фонд, где Люка заверили в полной анонимности даже адресных пожертвований…

Но в этом во всем он бы не сознался никогда и никому! Даже родному папе… Да что там! Прежде всего родному папе, который, похоже, спал и видел «спарить» сыночка с омегой, которого тот изнасиловал! Очень в духе Арне Бремера, который, как видно, в юности перечитал любовных романов, где авторы неизменно в конце женили откровенного садиста с его жертвой, вдруг скоропостижно потерявшей голову от любви к насильнику.

Реми же на идиота, охваченного всепрощением, не походил никак. Год уж прошел, а он в своем отношении к Люка не изменился ни на йоту. Ну, разве только совсем чуть-чуть… После того, как убедился, что изнасиловавший его альфа — не урод и действительно очень переживает из-за того, что произошло.

Но папа Люка этого, как и многого другого в своей жизни, замечать категорически не желал. Еще Огюст Бремер — супруг Арне и отец Люка, — посмеиваясь, говорил про своего любимого несмотря ни на что мужа: «Арне живет в строгом противоречии с логическим правилом, что если ты чего-то не знаешь или не видишь, то совсем не значит, что этого нет. Его девиз: „Даже если что-то очевидно всем, это не означает, что оно существует для меня“».

Люка вздохнул. Отец ушел из жизни рано. И папа очень тяжело пережил его смерть. Но в последнее время вроде бы как-то снова расцвел. Неужели из-за перспективы все-таки обзавестись внуками?..

Полный энтузиазма Арне, аккуратно уложив свою добычу — слюну для генетического теста — в сумку, заверил Люка, что прямо от него, сразу, нигде не задерживаясь, отправится в хорошую лабораторию, отзывы о качестве услуг которой он вычитал где-то в интернете. Люка проводил его до порога, с облегчением запер дверь и тут же услышал, что дети проснулись.

Первым подал голос маленький альфа Ганс. Его голодный плач тут же подхватили омежки Аби и Вилли. Но всех их, как и всегда, перекрыл требовательный вопль Диди — крошки-беты, слушая которого Люка всегда думал, что малый уже сейчас обладает таким характером, что совершенно точно далеко пойдет. Размышляя о детях с уже привычной нежностью, Люка пошел поглядеть, как с ними управляется нянь. Он и сам любил взять кого-то из малышей на руки. А однажды даже кормил Ганса из бутылочки — уж больно тот жалобно и голодно орал, дожидаясь очереди, чтобы получить свою порцию еды.

От детей пришлось оторваться, когда в отдалении запиликал дверной звонок. И кто бы это?..

Люка глянул в глазок… Реми… Явно сильно усталый — даже его совсем не омежьи широкие плечи как-то, что ли, «сдулись»… Да и обычно идеально прямая спина сгорбилась… Ухандокался… Хотя с таким графиком, когда днем — учеба, а каждый третий вечер с переходом в глубокую ночь — работа, любой с ног валиться станет. А тут еще и дети… Четверо… И почему Реми не сделал аборт?..

Внутренне собравшись, как-то подготовившись, что ли, к встрече с омегой, в глаза которому по-прежнему смотреть было тяжело и стыдно, Люка распахнул дверь… и тут же чуть не задохнулся от навалившегося на него аромата течки.

— Ты что, рехнулся? — зверем зарычал он, чувствуя, как мгновенно поднимается первобытным ирокезом шерсть на холке.

Реми пах одуряюще зазывно, сладко, просто невероятно. Теплым молоком, черным густым шоколадом… И солнечным утром, которое так приятно встретить с чашечкой кофе и с кусочком легкого, воздушного торта… Люка скрипнул зубами и решительно зажал себе нос. Реми, привычно опустив глаза, буркнул:

— Рюкзак у меня какая-то гнида в клубе сперла. А там и деньги, и подавители. А к тебе сюда ближе, чем ко мне в квартиру. Так что потерпишь пару минут. Я только детей заберу и сразу…

— Тупица! — гундосо взревел Люка. — Что — сразу? Подавители ему! Мало тебе насилия, что уже случилось? Тогда ведь ты тоже на подавителях был. Помогло?

— Ну и что мне прикажешь делать? — ответно взорвался Реми. — Удавиться? Я себе выходные на течные дни позволить не могу!

В раздражении омега забылся и наконец-то, едва ли не впервые, прямо посмотрел на разозленного альфу.

И Люка замер…

Как и говорил давеча Арне, глаза у Реми были такими же, как и его природный запах: теплыми, густо-карими, а белки вокруг радужки — чистыми, без каких бы то ни было вкраплений или прожилок. Действительно: тот же идеальный контраст, характерный для нежной и бесконечно привлекательной для Люка сладости под названием «Птичье молоко»…

Неловкий момент разрушил сам омега, который, явно смутившись, вновь опустил глаза к полу. Люка же еще раз глухо рыкнул и прогундосил, махнув рукой вглубь квартиры:

— Заходи! И не высовывайся, посиди в детской. Пойду куплю тебе подавители. Какие?

Реми назвал марку препарата. Стараясь вообще не дышать, Люка обулся, схватил со столика ключи и бумажник и шагнул за порог. Проклятый омега!

В аптеке выяснилось, что требуемый подавитель — один из самых дешевых и с кучей неприятных побочных эффектов. Омега-фармацевт за стойкой, когда лекарство было названо, глянул на Люка с таким презрением, что тот пятнами пошел. И в итоге купил лучший из рекомендованных препарат, а к нему кучу витаминов, которые должны были, по словам все того же фармацевта, поддержать организм омеги, вынужденного регулярно принимать подавители, и максимально снизить вред от них.

Также Люка спросил и что-то для себя — какое-нибудь средство, которое помогло бы ему пережить без потерь соседство течного омеги. От одной только мысли об аромате Реми накатывало такое возбуждение, что пришлось снять пиджак и держать его перед собой, чтобы прикрывать слишком зримое доказательство приключившегося гормонального взрыва. Такими темпами того гляди гон раньше срока придавит. Тогда вообще конец…

Фармацевт глянул благосклонно, проворчал что-то о том, что редкий альфа думает не только о своем удобстве, но и об удобстве омег, и вручил Люка коробочку с носовыми фильтрами, призванными отсечь любые запахи. Нос от них формой, а через какое-то время, как выяснилось позднее, и цветом становился похож на зрелую сливу, но Люка решил, что это в его ситуации вторично. Тем более что дома его «улучшенную» внешность смог оценить по достоинству только Лейф Браун — нянь четверняшек. Просто потому, что сам Реми уснул.

— Я и не заметил, как он отрубился, — негромко проговорил пожилой бета и покачал головой. — Вроде только что ворковал с детьми, а потом — хлоп! — и уже спит. Как выключили.

Реми спал неудобно, на стуле, свесив коротко стриженную голову на грудь. Периодически его начинало клонить вбок, но на грани падения что-то в организме срабатывало, омега вздрагивал, выпрямлялся… и продолжал спать.

Рогатый и все его прихвостни!

Будить было жалко, так что Люка принял командирское решение: поднял Реми, который от этого так и не проснулся, а только что-то промычал во сне, и на руках перенес в гостевую спальню, где и устроил, накрыв пледом. Отпускать его омега явно не хотел. Как видно, сказывалась течка, и расслабленный, сонный, он цеплялся за альфу, вжимался носом сначала в шею, а после, когда Люка опустил его на кровать, в кожу рук, в запястья, где альфий запах был сильнее. Сдерживать себя оказалось крайне трудно, но Люка справился, мысленно посылая «лучи добра» фармацевту из аптеки за фильтры в нос. Препараты, купленные для Реми, Люка положил на прикроватную тумбу, рядом поставил стакан с водой и с облегчением вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Омега выбрался из гостевой спальни только утром, когда Люка уже собрался выдвигаться в сторону офиса. Он был явно смущен, нервно тер напряженной ладонью правое плечо, лохматил и без того взъерошенные волосы. Люка невольно улыбнулся:

— Умывайся и завтракай. Лейф тебе покажет где что. А мне уже пора.

— Прости… Я… я сам не понял, как заснул.

— Бывает, — Люка пощупал нос, в котором предусмотрительно торчали новые фильтры.

— И спасибо, что… — омега поднял глаза, и альфа опять завис — столько в них было томной течной поволоки, густо замешанной на смущении. — Спасибо, что…

— Что снова тебя не изнасиловал? — рыкнул Люка.

Омега глянул коротко и отвернулся. Альфа вздохнул, пытаясь унять раздражение:

— Если ты все еще не понял: я не имею такой привычки.

— Не за это, — Реми опять с силой потер правое плечо — от локтя через тут же скрутившийся рукав футболки вверх, а после резко вниз. — Мне тот бета, который теперь вроде как мой антрепренер, сказал… Короче, спасибо, что решил… помочь мне с карьерой. Это было лишним, но…

— Глупости, — возразил Люка, чувствуя, как наливаются жаром уши и щеки («И вот кто, спрашивается, просил болтать?!»). — У тебя талант. А я все-таки продюсер, который привык не путать божий дар с яичницей.

— Я теперь подозреваю, что и за учебу мою заплатил тоже ты, а потому чувствую себя обязанным, — омега запустил пальцы в короткие волосы на затылке и, кажется, даже дернул себя за них. — А я не люблю… Короче, я должен сказать тебе кое-что, — Реми нервно притопнул ногой и вновь коротко и смущенно глянул на Люка. — У меня нет стопроцентной уверенности в том, что ты — отец моих детей. За пару дней до того, как ты… До того, как тебе подсунули левую наркоту, я был… с другим альфой. Течка у меня тогда еще не началась, и я не предохранялся. А в роддоме омеги, которые лежали со мной в одной палате, говорили о том, что непосредственно перед течкой, когда организм к ней уже готов, очень даже можно залететь. Я… Я честно, не знал до этого. Папа… папа никогда не говорил со мной на эти темы. Он… У нас было не принято в семье…

— Я слышал, ты порвал с родными…

Реми промолчал. Смотрел он теперь куда-то в сторону. Так, что Люка отчетливо видел его щеку и то, насколько сильно омега сжал челюсти, борясь с накатившими чувствами.

— У меня очень… религиозная семья. С ними… сложно. Я, только когда забеременел, понял, что вся моя жизнь после того, как я ушел из дома — протест. И все альфы, с которыми я спал. И даже ночной клуб и пилон. А тут вдруг все стало очень серьезно — дети в животе… Четверо. Аборт? О нем и думать не смог — все-таки, как видно, не так уж сильно я против позиции папы, который всегда говорил мне, что это величайший грех… А если детей оставлять — конец карьере. Конец вообще всему! Если, конечно, не удастся найти того, кто поможет хоть немного…

— Так что же ты к тому «другому альфе» не пошел? Зачем стал осознанно врать именно мне? Просто потому, что я богаче? — не сдержавшись, высказал давно наболевшее Люка.

Информация о том, что отцом детей Реми теперь уже совершенно точно был какой-то другой, вполне реальный альфа, задела неожиданно сильно. Неужели он — известный своей рассудительностью и практичностью успешный бизнесмен Люка Бремер — все это время подсознательно рассчитывал на то, что дети Реми действительно от него?..

— Я к нему пошел, — омега по-прежнему не поднимал глаз и все сильнее растирал себе правую руку — так, словно она болела. — Первым делом к нему и двинул, но… Но он выгнал меня…

— Из-за беременности? — поразился Люка.

— Нет. Тогда… Тогда о беременности я еще не знал, — Реми вздохнул и неожиданно запрокинул голову вверх, будто вдруг увидел что-то очень интересное на потолке. — Он… Он был моим альфой, моим любовником, я считал, что женихом. И… я ошибся. Потому что альфа, который бы меня любил и хотел сыграть со мной свадьбу, никогда бы… — омега вдруг развел руки, по-прежнему глядя куда-то вверх, а после с силой хлопнул себя ладонями по бедрам и вдруг рассмеялся — зло и коротко. — Короче, после того, как ты, Люка, меня трахнул тогда, Матиас решил, что я его не достоин. Грязный я, видишь ли. Под другим лежал. Я приполз к нему, чтобы он меня пожалел и утешил. А он меня выгнал. Просто взял и выгнал. Сказал, что я шлюха, что он всегда знал: ночной клуб для таких, как я, — самое место… Короче, много чего сказал…

Люка почувствовал, как у него спирает в груди. Он ведь никогда об этом не думал! В голову просто не приходило, что его тогдашний поступок мог не только принести омеге физическую боль, но и сломать ему жизнь.

— Прости меня, — глухо выговорил Люка и расслабил узел галстука.

— Все, что ни делается, к лучшему, — еще раз резко хохотнув, откликнулся Реми и нервно крутнул головой. — Было бы, наверно, много хуже обнаружить беспросветное мудачество Матиаса позднее, убив на него существенную часть жизни. И… И вообще — на фиг. Не хочу скулить тут перед тобой и оправдываться в чем-то. Ты все время говоришь мне, что я лгун. Но на самом деле, если по большому счету, я тебе никогда не врал. Просто… не договаривал. И ведь именно ты был со мной в самый разгар течки. Ты, а не он! И… И пропади они все эти объяснялки, Люка! Давай на этом закроем тему. Лучше вот о них. — Реми вынул из кармана своих не по-омежьи мешковатых джинсов упаковку тех самых подавителей, что принес Люка. — Ты мне купил отличные таблетки. Меня на такие тратиться жаба всегда душила. Но я теперь понимаю, что зря — сейчас здорово себя чувствую. И башка не кружится, и не тошнит, как после тех, что я раньше пил. И витамины эти все…

— Прости меня, — повторил Люка, по-прежнему думая лишь о том, что только что узнал — о разрушенной жизни, о ничем не заслуженной трагедии, которую довелось пережить Реми Клее…

— Да простил уж. Умом-то понимаю, что все это было… не со зла, — омега вздохнул. — Забыть вот только не могу. Приятель, который через подобное прошел, говорит: время нужно. Ну вот… я жду.

Реми в этот момент был каким-то совсем другим, непривычным. То ли течка влияла, то ли что-то еще, но колючки, которыми он вечно обрастал, оказываясь рядом с Люка, явно затупились. Или и вовсе забыли появиться. К такому Реми хотелось подойти, обнять, утешить, укачать… Согреть, рогатый все побери! Но Люка понимал, что это будет самой большой глупостью, которую только можно придумать. Обнимать течного омегу, запах которого сводит с ума, для того, чтобы его просто по головке погладить? Серьезно? Нет, надо было уходить от него подальше. Тем более что сегодня в офис опаздывать было ну никак нельзя. Встреча, назначенная на утро, была важна.

— Я оставлю тебе немного денег. Ну… чтобы восполнить те, что у тебя украли, — Люка полез в бумажник и выложил на стол пару купюр. — Если тебе сегодня никуда не надо, можешь остаться здесь. Я вернусь поздно. А ты сможешь еще… поспать.

— Увы! — омега легко рассмеялся. — Мне в студию надо на занятия. Препод будет ждать.

— Он… альфа?

— Омега. Но злой, как собака. То что надо, короче… А деньги эти я тебе потом верну. У меня есть.

Люка вздохнул:

— Я бы тебя подвез, но нос у меня от этих штук, боюсь, скоро отвалится.

— Ты с ними очень смешной, — согласился Реми, глянул косо и, не удержавшись, снова прыснул от смеха — уже совершенно точно искреннего, а не наигранного, как раньше.

Люка улыбнулся в ответ, почему-то при этом чувствуя острое, фантастически приятное облегчение… или даже освобождение — словно кто-то распустил у него на горле давно затянутую удавку, позволяя наконец вдохнуть полной грудью. Этот неожиданно мирный, а не скандальный, многое объяснивший разговор с Реми, как оказалось, был Люка очень нужен. Да и Реми, наверно, тоже — вон, даже повеселел после.

Встреча, на которую спешил Люка, не была связана с делами музыкальными. Или была — тут уж как посмотреть. Дело в том, что Люка, едва выйдя из тюрьмы, затеял собственное негласное расследование. Было очевидно, что надо найти тех, кто злоумышлял против него или кого-то из состава MobiuStrip. А может, и против всех сразу! Первой, естественно, была мысль о нечистоплотной конкуренции на музыкальном рынке. Но нанятый Люка детектив довольно быстро убедил его, что версий может быть несколько. И столь же перспективна, как конкурентная борьба, например, такая: какой-нибудь отвергнутый фанат Пауля Зиверса или Зига Эбеля, на котором тоже вечно висли какие-то совершеннейшие неадекваты, вполне мог захотеть жестоко отомстить своему бывшему кумиру.

— Ну и банальную бытовуху никогда нельзя исключать, господин Бремер, — заключил нанятый спец, и Люка ему поверил — спорить с очевидным было глупо.

Так что оставалось только ждать хоть каких-нибудь результатов. Или от агентства, которое Люка нанял сам. Или от полиции, которая тоже пока не поставила в его деле точку — уж больно шумным оно вышло. Но если полицейские пошли за таблетками, стали искать место, где препарат могли добыть, и, как следствие, человека, который имел к нему доступ, то детективное агентство работало с людьми, связанными с дилером. По стопятисотому кругу допрашивали его самого, трясли его окружение. А кроме того, терлись в богемных кругах, пытаясь уловить хоть какие-то сплетни «в тему». И вот сегодня свет в конце тоннеля, кажется, забрезжил. Один из парней вроде бы ухватил за кончик какую-то ниточку.

Еще в лифте Люка с наслаждением выдрал из носа фильтры, понюхал воздух и скривился. Пахло каким-то очень сильным омежьим одеколоном. А вот Реми ничем таким обычно не пользовался…

Встреча с детективом прошла вполне плодотворно: от совершенно опустившегося проститута-омеги, который в тот день «работал» неподалеку от места встречи наркоторговца и альфы, заказавшего Люка, удалось получить куда более полное описание внешности этого типа. Вся эта полулегальная шушера, что терлась вокруг наркоты, проституции и всего с этим связанного, категорически отказываясь общаться с полицией, куда легче вступала в контакт с частными детективами, которые к тому же еще и щедро платили за информацию.

Впрочем, описание альфы-злоумышленника самому Люка ни о чем не сказало. В памяти даже ничего не шевельнулось.

Подумав, Люка постановил все полученные данные передать следователю, который вел его дело в полицейском департаменте. Все-таки у официальных органов база, по которой можно было пробить негодяя, была куда шире. Детектив ушел, и Люка с головой погрузился в свои, уже продюсерские дела. А вечером его еще ждало посещение светского мероприятия, на котором он планировал кое с кем переговорить.

Перед этим надо было заехать домой переодеться. Люка заранее — опять-таки еще в лифте — вставил в нос новые фильтры. Но оказалось, что напрасно: квартира встретила его темнотой и тишиной. Реми, как видно, уже забрал детей, а нянь, проводив его, естественно, после тоже отправился по своим делам. Люка раздраженно жмакнул на клавишу, которая зажгла свет сразу во всей квартире, протопал в гардеробную, где и сменил костюм и рубашку, а после торопливо убрался прочь — в собственном доме было как-то… пусто.

Вернулся он, как и говорил Реми, поздно. Принял душ, смывая с себя чужие запахи и липкие взгляды, которыми его после истории с изнасилованием неизменно провожали везде, а после бахнулся в постель, зарываясь лицом в подушку. Заснул сразу, но проснулся среди ночи и долго лежал, перебирая в памяти недавние события… Вспоминал визит папеньки. Откровения Реми… То, как тот нервно тер себе руку и почти заплакал, но все же сдержал себя, когда говорил о своем бывшем возлюбленном. Люка представил омегу в постели и…

В общем, дело кончилось тем, что он уволок с кровати, на которой спал Реми прошлой ночью, его подушку и, втягивая в себя запах течки, дрочил до ярких звезд в глазах. Рогатый и все его прихвостни! И что теперь со всем этим делать?!

Утром Люка первым делом вызвал домработника, чтобы тот вылизал гостевую до медицинской стерильности, да и весь дом тоже обработал подавителями запаха, а после снова сбежал в офис. Пауль Зиверс сегодня должен был записывать новый сингл. В студию ради такого дела даже поклялся прибыть «молодой папаша» Гюнтер Кляйн. Люка давно не видел Гюнта и предвкушал. Когда-то он с этим отвязным омегой даже спал, но потом оба практически одновременно поняли, что выходит из этого какая-то хрень, и разошлись, оставшись хорошими друзьями.

Запись со всеми дублями, браками, срывами и обычным для таких моментов «что-то все-таки не то, что не знаю, но давайте попробуем еще раз» заняла весь день. После еще посидели выпили (Люка, несмотря на насмешки, — строго сок), так что домой альфа опять вернулся по тот бок ночи…

И сразу, от порога, понял, что все в его квартире теперь… правильно. Где-то в отдалении хныкал ребенок и слышался голос няня, который малышу что-то негромко напевал. А еще в доме пахло не одной лишь стерильной чистотой, как обычно после профессиональной уборки, а чем-то вкусным. Шоколадом и…

Люка протопал в кухню, где и обнаружил в центре «острова» небольшой, чуть косенький, но с виду очень вкусный тортик явно домашнего приготовления… И записку рядом: «Твой папа сказал, что ты любишь „Птичье молоко“. Получилось не очень, но уж что могу. Еще раз спасибо тебе за помощь и поддержку, Люка. Помощь такого рода в наш договор не входила, но отказаться мне гордости не хватит. Ты даже не представляешь, как я мечтал получить возможность учиться танцевать по-настоящему. Реми Клее».

Съесть сразу весь тортик, который был просто невероятно вкусным, Люка не смог и с некоторым сожалением задвинул остатки в холодильник. Чтобы утром насладиться им и чашечкой кофе… Может, папа был действительно «всегда прав», и давно следовало к Реми подкатить? Предложить оставить прошлое в прошлом, попробовать начать все заново и, главное, попытаться излечить страхи омеги и его ужасную память о Люка классическим методом под названием «клин клином»… А именно: общей постелью, в которой он с Реми был бы нежен… Очень нежен…

В следующий раз Люка встретился с Реми только через несколько дней. Тот опять приехал за малышами после учебы. И был не один. Следом за смущенным и оттого неловким омегой в квартиру вошел Арне Бремер собственной персоной. Вид у «папеньки» был сияющий, и это сразу очень сильно насторожило опытного в таких делах Люка.

— Как хорошо, что вы оба здесь! — возвестил Арне и со вздохом плюхнулся в кресло, вытягивая якобы усталые ноги.

Люка точно знал, что «якобы», потому что ежемесячно отваливал кругленькую сумму на оплату услуг личного водителя для папы. И это помимо парикмахера, маникюрщика, массажиста и так далее. Арне любил жить хорошо, любил себя и… И на самом деле это было правильно. Вот Реми себя не любил. Разве что в танце. Именно тогда он расцветал, раскрывался, становился самим собой — ярким, вкусным, цветущим. И совсем не альфоватым, несмотря на широкие плечи, крепкие бицепсы и валики пресса на животе.

Арне тем временем покопался в своей сумке, что-то бормоча себе под нос. А потом извлек на свет божий сложенную пополам бумажку официального вида:

— Вот. Я же говорил, что у деточек твои яички, сынок.

— Папа! — привычно взвыл Люка.

Но Арне уже повернулся к Реми, замершему, явно ничего не понимая, и продолжил:

— У Люка они тоже немного этак на бочок, кривовато висят. Очень миленько. Я покажу тебе, мальчик мой, его детские фотографии, и ты сам убедишься…

Люка, чувствуя, что от стыда вот-вот провалится сквозь пол, кинулся прочь, но вновь, уже второй раз при общении с папенькой, споткнулся о долбаный пуфик и… И замер, услышав за спиной спокойный голос родителя:

— Я, собственно, принес результаты генетического теста, сынок, но если тебе интереснее какой-то глупый пуфик…

— Мне эти твои результаты действительно не интересны, потому что Реми уже и так… — начал, закипая, Люка, но папа и не подумал его слушать.

— Ну и зря! — Арне излучал максимальное довольство — аж ухоженные щечки, практически лишенные морщин, победно розовели.

— Что — зря? — тупым бараном переспросил Люка и, все-таки для профилактики пнув пуфик, вернулся к креслу, в котором сидел родитель и рядом с которым стоял, переминаясь с ноги на ногу и стискивая кулаки в карманах свободных джинсов, смущенный Реми.

— Потому что вот! — заявил Арне и махнул над головой развернутой бумажкой, словно флагом. — Вероятность того, что именно ты отец этих четверых малышей, составляет — тадададам! — 99,9%! Сто они на этих тестах никогда не дают, оставляя себе место для маневра. Так что поздравляю тебя, сынок. И тебя, Реми, мальчик мой. Кстати, вытащи руки из карманов и распрями плечи. Воспитанные омеги должны вести себя соответствующе, а не как, — Арне пошевелил пальцами, подбирая слово, — альфы с рабочих окраин.

Реми глянул на Люка изумленно, но тот ему был не помощник — слишком занят чтением отобранной у папы бумажки. Так что омега кашлянул и… послушался.

— Уж я из тебя сделаю воспитанного…

— Никто не из кого ничего делать не будет! — вдруг рявкнул Люка. — Потому что здесь явно какая-то ошибка. Я же был у врачей, и мне не оставили никаких надежд. Я бесплоден, папа, и тебе с этим все-таки придется смириться, если ты не хочешь…

— Ты… бесплоден? — голос Реми был полон такого всеобъемлющего удивления, что все — и продолжавший бушевать Люка, и уже начавший вправлять ему мозги Арне — разом замолчали. — Ты бесплоден, но промолчал об этом и уже несколько месяцев содержишь моих детей? И меня?! Причем так… широко, ни в чем не отказывая и давая даже больше, чем… Но почему?! Я могу понять, зачем ты согласился и подписал ту бумагу. Никому не хочется сидеть в тюрьме. Но потом?!

— Реми… — начал Люка, мучительно подбирая слова.

Но Арне, как всегда, успел первым:

— Потому что он тебя желает, деточка. Не чуешь, что ли, как у него запах рядом с тобой меняется?

— Я не…

— Ну и, конечно, потому что отцовский инстинкт в сыночке моем силен! Голова дурная не верит даже прямым доказательствам, — Арне потянулся и, выдернув из пальцев Люка результат теста, передал его Реми, — а вот естество-то чует, чует родную кровь!

— Но… — Люка потер горящее лицо и, сделав пару шагов, рухнул в кресло напротив папы.

— Что «но», баранья твоя голова? Что «но»? Или ты не хочешь, чтобы эти пупусечки маленькие, зайчаточки сладенькие, твоими оказались, Люка?

— Хочу, — в полном соответствии с определением, которое дал ему папа, проблеял Люка. — Но…

— Тогда чего ты выкаблучиваешь тут? Что тебе сказали твои великие доктора? Вот что?

— Что я никогда… Что если только чудо или…

— Ну вот! Чу-до! Четверо воистину чудесных малышей, сынок! Твоих! — Арне вновь выдернул бумажку — на этот раз из пальцев замершего Реми — и опять замахал ей победно.

И Люка все-таки не выдержал, встал и вышел прочь. Совсем. Из собственной квартиры, а после и из дома. На улицу. И дальше — куда ноги несли.

Впрочем, далеко у него уйти не получилось. Высокая смутная тень надвинулась сзади, дохнула густым перегаром, а после что-то тяжелое, предварительно булькнув, опустилось Люка на затылок…

Сознание он не потерял, но земля крутнулась и стремительно выскочила из-под ног, сунувшись в лицо; сотрясенные мозги зависли, как словивший глюк компьютер; а руки и ноги перестали слушаться. Так что за тем, что произошло после, Люка наблюдал уже немым и недвижным зрителем.

Первым из-за угла, за которым и разворачивались события, вылетел Реми. Вылетел, на секунду замер, а потом с рыком прыгнул на типа, склонившегося над поверженным Люка, своим внезапным наскоком свалив его с ног и придавив к земле коленями. Тип «хыкнул», разом выдохнув из груди весь воздух, и попытался ударить омегу. Но его движения были какими-то неуверенными и слишком размашистыми. Реми легко уклонился и сам тут же, не задумываясь, треснул типа в рожу.

Вторым, буквально через пару минут после Реми, на поле сражения появился Арне Бремер. Он тоже предсказуемо замер, разинув рот, тараща глаза и прижимая к груди неизменную сумку, но после, заорав: «Да чтоб моих деточек! Да я тебя!», решительно бросился вперед. Правда, в отличие от Реми, папа Люка размахивать кулаками не стал, а просто вытащил из сумки электрошокер…

На следующий день в больнице, в которой по итогу предсказуемо оказался Люка, его с извинениями и объяснениями навестили, кажется, все: и смущенный детектив из агентства, и досадливо морщившиеся полицейские, и даже Питер Миллер — хозяин клуба, в котором работал Реми, и где, как выяснилось, некоторое время назад в качестве охранника трудился и тот тип, который едва не проломил Люка его глупую голову початой бутылкой виски.

Больше всего интересовал вопрос «почему»? Почему этот совершенно незнакомый Люка альфа, которого он видел пару раз на входе в клуб, вдруг на него напал? Детектив склонялся к тому, что этого самого Карла Хубера — кстати, бывшего военного — кто-то нанял. Но первый же допрос и последовавшие за ним несложные следственные мероприятия эту версию утопили. Карл Хубер сразу заявил, что имеет личные счеты к потерпевшему.

— Единый бог, какие?! — простонал Люка и взялся рукой за лоб.

Голова болела, ужасно тошнило, тянул и дергал наложенный шов на затылке. Врачи, диагностировавшие сильное сотрясение мозга, настояли на том, чтобы понаблюдать за раненым в стационаре. И Люка был вынужден согласиться, несмотря на то, что истово ненавидел больницы: все эти запахи, звуки… и медбрата, который с маниакальным упорством будил его каждый день в шесть утра, настаивая на необходимости вот просто срочно измерить температуру.

Полицейский тем временем зашелестел бумагами, которые принес с собой, и вновь заговорил:

— Вот вы его даже вспоминаете с трудом, господин Бремер, а Хубер уверен, что вы его работы лишили и вообще жизнь ему сломали.

— Но как?!

— Парень неадекватен. Со службы его отправили в отставку после того, как он там кое-какие коленца выписывать начал. Но шум тогда поднимать не стали. Решили пожалеть. Тем более что он в свое время крепко повоевал, а главное, оказался в числе тех добровольцев, кто на себе испытывал те самые таблетки, которые он вам недавно и подогнал через подкупленного дилера.

Все это более всего походило на скверный детектив, в конце которого писатель, не придумав ничего путного, назначает убийцей случайного почтальона, но полицейский был вполне серьезен, и Люка предпочел выслушать его до конца.

— После ухода со службы Хубер сменил несколько мест работы, но нигде не смог задержаться. Его всякий раз увольняли под разными благовидными предлогами. Видимо, опять-таки не хотели еще больше портить ему жизнь — все-таки ветеран, даже награды есть. А вот дальше начинается самое интересное. Мы проверили: три из шести мест, с которых его уволили, напрямую связаны с вами, господин Бремер. Он был охранником в том здании, где вы снимаете офис…

— Вообще не помню… — растерянно пробормотал Люка.

— А он говорит, что вы на него как-то не так смотрели — будто интим предложить хотели. Хубер якобы ответного желания вступить с вами в связь не проявил, более того дал понять, что «не такой», ну и вы после этого, как он решил, нашли повод, чтобы на него нажаловаться.

Люка смотрел на полицейского, вытаращив глаза. Полицейский глянул, невольно рассмеялся и развел руками, извиняясь за чужие измышления:

— После этого увольнения Хубер некоторое время трудился в группе охраны коттеджного поселка, где находится дом Пауля Зиверса, в гостях у которого вы регулярно бываете. Устраиваясь на работу, он о том, что может вновь встретиться с вами, понятно, и не подозревал, но встреча произошла, а вскоре Хубера попросили и оттуда…

— Господи ты боже мой…

— А уж после того, как Хубер узнал вас среди постоянных посетителей клуба, где он нашел себе очередную работу охранника, а вы еще и как-то сделали ему замечание…

— Что-то припоминаю… Кажется, от него разило спиртным…

— Во-от. Он утверждает, что тогда и убедился в том, что вы его преследуете, потому что так и не простили ему отказ в близости…

— Идиот!

— А дальше все просто. Вы сделали ему замечание по поводу запаха алкоголя, после он видел, как вы разговаривали с господином Миллером — хозяином клуба, который еще и вашим хорошим приятелем оказался. Ну и все. Когда через пару дней Хуберу предложили уволиться по собственному желанию, в качестве причины обозначив пьянство в рабочее время, парень окончательно уверился, что именно вы корень всех его бед.

— Чушь какая…

— Чушь, не чушь, но тот омега-проститут, который нанятому вами детективу более точное описание внешности Хубера предоставил, опознал его. Так что сомнений нет: именно Карл Хубер тот самый незнакомец, заплативший, чтобы вам в руки попало средство, которое любого альфу превращает в сексуально озабоченного зверя. Хубер надеялся, что это станет для вас концом — вы проявите свои истинные наклонности и тем погубите свою репутацию и карьеру. Об остальных он не думал. По его мнению, было даже хорошо, если пострадает еще и Пауль Зиверс, да и другие члены его рок-группы — в конце концов, Зиверс, как казалось Хуберу, тоже приложил руку к одному из его увольнений. А остальные… ну… до кучи. В рамках весьма распространенного: а чегой-то они такие успешные, а я в дерьме?

— Это какой-то кошмар, — растерянно выговорил Люка и прикрыл глаза — от услышанного, от шока и неверия в правдивость всего этого безумия начала кружиться голова.

— Когда же стало известно, что вас выпустили из тюрьмы, Хубер окончательно съехал с катушек. Соседи говорят: пил, не просыхая. Буянил, орал про несправедливость мира, проклятых пидорасов… Ну и материл неизвестного им альфу по фамилии Бремер… Результат вам известен: в очередной раз напившись, Хубер отправился к вашему дому. Дорогой, понятно, купил еще одну бутылку, которая после и стала орудием преступления. Чего уж он хотел предпринять, и был ли у него четкий план, я не знаю, да Хубер и сам, похоже, не знает, но тут вы выскочили из дома чуть ли не прямо ему навстречу. Ну, его и замкнуло.

— Где он?

— В спецбольнице. С ним работают психиатры. Парень совершенно точно неподсуден — без вариантов невменяемым признают. Крышу ему снесло, похоже, окончательно. Только рычит и на медбратьев бросается.

— Это от тех самых таблеток? — Люка почувствовал, что ему окончательно поплохело: хорошенькие перспективы открываются!

— Нет. Это можно сказать точно. Остальные участники эксперимента никакой повышенной агрессивности или иных признаков явно неадекватного поведения не проявляют. И вообще живут нормальной жизнью. Видимо, у Хубера с самого начала, вне зависимости от приема каких бы то ни было препаратов, с головой было не совсем ладно. А может, эксперимент и правда стал чем-то вроде катализатора, что-то сдвинул у него в мозгах…

Люка тупо уставился в потолок. Единый бог! Какая дикая история! Как же все, оказывается… Вот так живешь, ни о чем не подозреваешь и вдруг узнаешь, что долгое время рядом с тобой, ненавидя тебя, желая тебе смерти и боли, ходил кто-то опасный, сумасшедший… И полностью повернутый именно на тебе!

Страшно подумать: ведь только потому, что этому самому Хуберу снесло крышу, в итоге пострадало столько ни в чем не повинных людей! Талантливый композитор и музыкант Пауль Зиверс и его нынешний муж — славный, тихий омега, фантастический кондитер и просто добрый, понимающий человек… Ударник MobiuStrip Зиг Эбель и его сводный брат бас-гитарист группы Заг Беккер… Парни стоят на том, что с ними ничего страшного не произошло, но… Но кто знает, что там на самом деле было?! Ну и, конечно, Реми, который самым ужасным образом привлек внимание Люка в тот момент, когда долбаные таблетки уже отравили ему мозг…

— Что теперь с этим Хубером будет?

— Не думаю, что медики его когда-нибудь выпустят. Вы можете не беспокоиться, господин Бремер. Ни за себя, ни за свою семью.

Полицейский собрал бумаги, пообещал вызвать Люка для того, чтобы он еще раз повторил сказанное об отношениях с Карлом Хубером только что, но уже под протокол, и отправился на выход. Однако в дверях замешкался, вежливо пропуская кого-то… Впрочем, в тот момент, когда открылась дверь, и в палату проник аромат теплого молока, шоколада и кофе, это «кого-то» сразу стало пустым эвфемизмом. Люка не надо было видеть, чтобы понять — это Реми.

— Я испек тебе твой любимый тортик…

— Опять папа мой неугомонный вынудил?

Реми рассмеялся, аккуратно пристраивая коробку на тумбочку у изголовья:

— Нет. Я сам. Но вообще я очень надеюсь, что он теперь потеряет ко мне прежний острый интерес. Кажется, у него вовсю развивается роман.

— Роман?! — Люка даже привстал. — У папы?!

— А что? Он отлично выглядит да и вообще… Сколько лет он вдовеет?

— Да уж лет пять, — Люка откинулся на подушки, стараясь дышать через раз и ртом — Реми, как выяснилось, и вне течки пах совершенно охрененно. Или это был запах принесенного им молочно-шоколадного лакомства?.. — Кто же пал жертвой папиных чар?

— Я случайно видел их. Издалека. Так что могу сказать только, что объект седовлас, со вкусом одет и в бородке клинышком.

Люка засмеялся с осторожностью — голова по-прежнему пульсировала и выла тревожной сиреной. Пощупав пластырь на затылке и, главное, выбритое пространство вокруг него, альфа чертыхнулся сквозь зубы: придется ведь оболваниться наголо. И пока оно еще все отрастет!

— До сих пор не могу поверить во всю эту ерунду с затаившим на меня злобу психом.

— А ведь я знал его. Болтали неоднократно. Нормальный вроде парень. Ну, с прибабахом, конечно, на некоторые темы с ним было лучше не заговаривать, но чтобы такое!

Реми пошарил глазами по сторонам, подтащил к кровати Люка стул, развернул его спинкой вперед и лихо оседлал, выдохнув решительно:

— Слушай, Люка…

— Слушай, Реми…

Фразы, произнесенные едва ли не хором, рассмешили обоих. Отсмеявшись этак осторожненько — придерживая голову руками, — Люка сделал приглашающий жест, уступив очередь говорить первым омеге. Реми смутился — смуглые щеки порозовели.

— Я хотел спросить… Просто не знаю, как ты себя чувствуешь и вообще захочешь ли… — Реми уже знакомым жестом с силой потер себе правую руку — от локтя вверх до плеча и обратно. — Короче… Ох… Твой папа сказал, что будет мне рот с мылом мыть, если я не избавлюсь от этого «короче», — омега рассмеялся и из-под ресниц глянул на Люка.

Тот улыбнулся с пониманием:

— Арне Бремер — тяжелый случай. Уж кому как не мне это знать. Но за своих он горой. А ты, кажется, для него уже давно свой, Реми. Ты и твои дети.

— Все еще не веришь, что они и твои тоже?

— Нет, но…

— Знаешь, Арне показал мне твои детские фотографии. Яички… реально похожи. Особенно на той, где ты лежишь между двух кобельков*.

— Я его задушу, — простонал Люка и отвернулся, прикрывая ладонью лицо.

Реми засмеялся:

— Короче… Тьфу! Я хотел сказать: раз уж мы с тобой знакомы настолько близко, что у меня от тебя дети, и я точно знаю, как выглядят… гм… выглядели в… гм… ранней юности твои яички, то, может, ты согласишься прийти на мое выступление в UT-холле?

— В UT? Это серьезно, Реми.

— Я знаю, — омега сиял. — И я правда очень хотел бы, чтобы ты все увидел своими глазами. Все-таки весь мой профессиональный прогресс — целиком на твои деньги.

— Но благодаря твоему таланту и целеустремленности. И да, конечно я приду! С удовольствием.

Выступление Реми Клее — не классический балет, а танец у пилона! — собрало полный зал. Еще бы: такой скандал! «Говорят, по этому виду… эмм… нуу… танцев даже чемпионаты мира проводят!» «Да что вы? Слышу в первый раз…» «И сколько стоит уединиться в приват с подобным чемпионом мира?» «Ха-ха». «Фу, какая гадость, дорогой».

Люка слушал и прилагал ощутимые усилия, чтобы сохранить улыбку на лице. А ведь на самом деле, если задуматься, все было в точности как всегда. Утонченная общественность в брендовых одеждах потягивала из высоких бокалов шампанское, сплетничала и интриговала, обсасывая отсутствующим кости и репутации. Просто раньше, вдруг понял Люка, подобные разговоры не затрагивали его так болезненно и остро. А из этого напрямую следовало очевидное, то, что давно следовало признать: для альфы Люка Бремера омега Реми Клее стал кем-то очень личным, близким и дорогим.

Когда это все произошло? В тот день, когда Люка впервые почувствовал аромат этого омеги — «Птичье молоко» и кофе? Или когда увидел, как тот мужественно сдерживает слезы, рассказывая о своих бедах? Или все-таки после того, как папа принес ту бумажку с результатами теста и стало ясно, что Реми говорил правду? По поводу последнего были сомнения. Вдруг оказалось, что на самом деле для Люка эта новость была не так и важна…

Нет, то есть важна, конечно, и совершенно ошеломительна, но дело в том, что к этому моменту четверняшки Реми и так стали любимыми и родными. Да и сам Реми стал восприниматься не посторонним омегой с альфоватыми манерами и нелегкой судьбой, а оказался для Люка жаркой ночной мечтой.

Альфа улыбнулся и двинулся через толпу в сторону входа в зал — представление должно было вот-вот начаться. Бритый череп сиял под ярким светом люстр, привлекая к себе внимание. Окружающие косились, но самого Люка при этом, кажется, не узнавали. И только когда кто-то выкрикнул достаточно громко его имя, здороваясь, к альфе потянулись знакомые разного пошиба и степени близости. Люка отвечал на вопросы, смеялся — чаще неискренне, кивал, здороваясь.

А сам тем временем думал с усмешкой о том, как изменится к Реми Клее отношение, когда все увидят, на что он способен. И после того, как он, Люка Бремер, лично преподнесет молодому танцовщику заранее заготовленный и припрятанный у служителей сцены букет роз…

Сначала в зале было шумновато — зрители больше обращали внимание друг на друга, чем на сцену. Но стоило Реми птицей взлететь на самый верх пилона, а после стремительно соскользнуть с него вниз, уже знакомо для Люка зависнув в считанных сантиметрах от пола, и все изменилось. Где-то вскрикнул какой-то впечатлительный омега, сначала не понявший, что артист не сорвался с высоты, а всего лишь продемонстрировал свой фирменный трюк. Остальной зал тоже шумно выдохнул… И замер, всматриваясь, ловя движения и музыку.

А Реми был великолепен. Люка давно не видел его на сцене и теперь был просто поражен: каждый жест, каждое танцевальное па в те моменты, когда омега чуть отступал от шеста, каждый трюк на нем — все стало отточенным, во всем читалась школа. И главное — талант, яркий, захватывающий, необычный. А еще бьющая через край, острыми иголочками возбуждения впивающаяся в плоть сексуальность…

Не удивительно, что по завершении шоу Реми рукоплескали, и зрители трижды вызывали артиста на бис. Люка, пользуясь старыми связями, подгадал так, чтобы выйти на сцену со своим букетом в последний момент и в итоге получить возможность проводить Реми за кулисы. Омега сверкал радостно глазами, пытаясь отдышаться, благодарил восторженно обступивших его служителей UT-холла и рабочих сцены… А после того, как Люка захлопнул дверь его гримерки перед носами наиболее настойчивых альф, повис у него на шее, радостно хохоча.

Люка застыл столбом, чувствуя, что в штанах у него все предательски напрягается. И самое ужасное, что Реми это самое «напряжение», кажется, тоже почувствовал, потому что вдруг отскочил, заметался испуганно, кинулся к столику у зеркала, где со скрежетом выдвинул стул, ставя его между собой и Люка. И при этом на лице у него явственно читалась паника…

— Прости, если напугал, — стыдясь самого себя, сказал Люка.

— Я… — Реми дрожащими пальцами потер себе лицо, помолчал, явно пытаясь справиться с накатившими на него воспоминаниями и страхом, а после нервно рассмеялся. — Глупо как. Просто… Ну… Ты и гримерка…

— Прости, еще раз. Я… не нарочно и вообще…

— Твой папа опять был прав? Ты… желаешь меня?

— С учетом того, что все и так очевидно, было бы очень глупо говорить «нет».

— И как тебе видится то, что будет после? — Реми переступил с ноги на ногу, потом развернул к себе стул, за которым все это время прятался, и оседлал его.

— После… чего? — спросил Люка, не зная, куда деть глаза (с руками-то все было ясно — пах прикрывали!).

— После того, как мы окажемся в постели. Я… я размышлял об этом. Боялся, но не мог не думать о том… как все между нами может быть. Каким ты окажешься без воздействия той дряни…

— Я буду очень осторожным, — прохрипел Люка и откашлялся. — И нежным. А еще…

— Я ненавижу свой страх, Люка, — Реми поднялся и начал решительно собираться, при этом продолжая говорить. — Я презираю себя за него. И вижу только один способ его победить — лечь с тобой в постель, — Люка сглотнул и зажмурился, радуясь тому, что как раз в этот момент Реми скрылся за ширмой, чтобы переодеться, и не смотрит на него. — Думал, лучше сделать это в течку. Когда гормоны бушуют ведь проще. Проснулся тогда утром у тебя в квартире, сначала никак не мог сообразить где я, потом вспомнил и… И, знаешь, некоторое время лежал, ласкал себя, уж извини за подробности, и размышлял: а что как не принимать подавители, что как выйти и… и соблазнить тебя, — Реми вышел из-за ширмы уже в своей повседневной одежде и замер, уставившись тревожно блестящими глазами на Люка. — Чтобы после уже не бояться. Чтобы преодолеть страх. И… и я не решился.

— Я тогда тоже дрочил, — Люка хмыкнул. — Только вечером. Домой вернулся, слопал половину твоего торта, а после никак не мог заснуть — все твой запах мне везде мерещился. В итоге утащил к себе подушку, на которой ты спал, и… И вот, — Люка развел руки, показывая бугор между ног, который прикрывал до сих пор с тщанием игрока футбольной команды в «стенке».

— Тогда пошли! И уже закончим с этим!

— Я бы предпочел начать, Реми, — возразил Люка, протягивая омеге руку раскрытой ладонью вверх. — Заново.

— Заново не получится, — Реми улыбнулся нервно и в то же время залихватски. — У меня четверо детей от тебя. И ты можешь сколько угодно сомневаться в этом, Люка, но факты на стороне твоего папы: и бумажка из лаборатории, и твои кривенькие яички.

— Не такие уж они и кривенькие!

— Посмотрим! — пообещал Реми и потянул Люка за собой.

Сначала альфа возблагодарил Единого за то, что приехал в UT-холл на такси, а не за рулем. С управлением машиной сейчас было бы справиться сложновато. Второй раз Единого добрым словом Люка помянул, когда на пути не случилось ни одной пробки. И в третий — дома, где их встретила тишина. Дети спали, и даже нянь дремал в кресле между кроватками с книгой на коленях и в съехавших на кончик носа очках.

Реми вновь проявил совсем не омежью решительность и разделся первым, пока Люка ковырялся, расстилая постель. Альфа глянул и задохнулся от открывшегося вида: сухощавое сильное тело, гибкое и прекрасное, гладкая смуглая кожа, длинные ноги, округлые, а не угловатые, как можно было ожидать, ягодицы. Небольшой член омеги был полувозбужден, а руки, которыми он, вдруг застеснявшись, попытался его прикрыть, дрожали.

— Ты такой красивый, — выдохнул Люка и принялся яростно терзать галстук-бабочку, а после пуговицы на рубашке под крахмальной манишкой.

Смокинг он содрал с себя уже вместе со всем этим — одним судорожным движением. От штанов и белья избавился и вовсе в два счета. А после, упав спиной на кровать, вновь, как и в гримерке, протянул омеге руку, приглашая его в свои объятия.

Пальцы Реми по-прежнему дрожали. Люка сначала поцеловал их, затем ладонь — в самый центр, а потом, завалив омегу на себя, его напряженно сомкнутые губы… И веки, ощутив при этом дрожание ресниц… И маленькую темно-шоколадную родинку на щеке… И снова губы — влажные и уже мягкие, расслабленные.

Реми оказался страстным и горячим. Когда первая неловкость и страх ушли, он показал это Люка более чем наглядно. Таких любовников у Люка еще никогда не было. Омеги, с которыми он имел дело до Реми, были нежными, хорошо воспитанными папенькиными сынками из хороших семей, не забывавшими о манерах, кажется, и в момент оргазма. Шлюхи, с которыми Люка был вынужден провести несколько последних периодов гона, — лживыми и циничными. Реми же был открытым и честным. И это оказалось невероятно, подкупающе сексуально. Он не начинал возмущаться, когда Люка, забывшись, прикусывал ему кожу заострившимися от возбуждения клыками, а, напротив, сам, первым, пускал в ход свои зубы. Его не страшно было стиснуть посильнее, придавить или изогнуть, заставив принять совершенно немыслимую для других позу, пользуясь его растяжкой танцора и акробата.

Анус Реми не был неподатливо узким, но не показался и излишне растянутым. Он просто был таким, как надо. Идеальным именно для него, для Люка Бремера. Да и омежий запах, который стал еще слаще и сильнее после того, как Реми возбудился и начал получать от секса неприкрытое удовольствие, мутил сознание, заставлял рычать и сжимать стройное тело под собой еще сильнее. И Люка наслаждался, тиская ягодицы Реми, разводя половинки, чтобы видеть, как начавший раздуваться узел в основании члена то с видимым трудом погружается в тело омеги, то выскальзывает из него…

Люка решил, что полноценную вязку себе не позволит — не было понятно, как Реми отнесется к подобной близости. Но омега сам сжал его в себе, не отпуская. И время, проведенное в объятиях, связанными узлом и общей медленной, жаркой и текучей, как горячий воздух, страстью, тоже оказалось ошеломляюще прекрасным.

— Это было… сумасшедше и просто невероятно здорово, — сказал после всего Реми и улегся у Люка на груди, устроив подбородок на двух составленных один на другой кулаках. — Спасибо.

Люка закатил глаза — «спасибо»! Еще кто кому такое вот должен сказать!

— И это совершенно точно нужно будет повторить! — продолжил Реми и потянулся довольным котом, прикрывая свои невероятные шоколадно-молочные глазищи.

Вот тут для Люка все было совершенно однозначно — никаких разночтений. Он сам чувствовал то же, но точно хотел большего и мыслил чуть дальше вперед:

— В связи с этим у меня вопрос, Реми: у нас с тобой, как ты справедливо заметил, четверо детей, ты только что имел возможность рассмотреть с очень близкого расстояния, как выглядят мои кривые яички, но у тебя до сих пор нет моей метки… И обручального кольца тоже…

Реми выглядел удивленным. Глаза округлились, сочные губы приоткрылись:

— Ты, что же, Люка Бремер, делаешь мне предложение? Но… почему? Хороший секс не повод…

— Потому что я, кажется, люблю тебя, Реми! И люблю твоих… Да рогатый его побери! Наших! Наших детей. И хочу, чтобы мы все стали настоящей семьей. А еще я хочу окончательно разогнать по темным норам твои страхи, рождением которых ты обязан мне и моему идиотизму. Хочу не тайно, а открыто спонсировать и поддерживать тебя так, чтобы никто не усмотрел в этом никакой грязи. Чтобы малыши получили мою фамилию… И чтобы ты пек мне свое домашнее «Птичье молоко» так часто, как я только того захочу! Такое объяснение тебе подойдет?

— Да, — сказал Реми и вдруг спрятал лицо у Люка на груди, задышав жарко и влажно тому прямо туда, где билось сердце. — Да!

***

— Святой отец, я согрешил!

Арне Бремер выглядел скорее довольным, чем виноватым, и, главное, очень хитрым. Мартин Зиверс — старший пресвитер храма Единого бога, что на Удольной улице, и по совместительству родной брат фронтмена рок-группы MobiuStrip Пауля Зиверса — посмотрел на пожилого омегу и даже руками всплеснул:

— Мало мне Пауля с его высокотворческими коленцами, так еще и вы туда же, Арне?!

— Что делать? Все мы грешны, мальчик мой. Кому, как не тебе, это знать! — Арне стрельнул в Мартина своим фирменным омежьим взглядом из-под ресниц и вновь потупился.

Святой отец Зиверс вздохнул, смиряясь:

— Что ж, я готов выслушать вас.

Арне говорил долго, то складывая ухоженные руки на груди, то разводя их в стороны. Мартин сначала слушал, разинув рот и приподняв домиком брови, потом и вовсе прикрыв ладонью глаза. А после просто взял и отпустил старому лгуну все его грехи. Оптом. А что оставалось делать? За давностию лет, так сказать. И по причине того, что ложь эта однозначно была во благо…

Отпустил, а после все же не удержался от нравоучений:

— Но вообще, Арне, то, что вы сделали — это мало того, что вранье, так еще и чистой воды манипуляторство и вмешательство в чужую жизнь. Вы даже вашего нынешнего супруга склонили к подлогу!

— Не будь занудой, Мартин, — легко отмахнулся Арне, а после еще и потрепал святого отца за щеки, словно милаху-омежку из ясельной группы. — Все же счастливы. И это главное. И даже я теперь благодаря тебе грех с души снял.

Закончив исповедь и получив дополнительное наставление и наказ больше никогда так не поступать, Арне отправился на выход. При этом он так энергично помахивал своей неизменной сумкой и так кокетливо поправлял хоть и совершенно седые, но все еще пышные волосы, что Мартин, проводивший его немного, сделал вывод, что возле храма Арне явно ждет тот самый муж, которого неугомонный и неостановимый, несмотря на возраст, омега очаровал и захомутал, готовя свою аферу.

Выглянув в окно справа от входа, Мартин убедился в том, что был прав, вздохнул, качая головой, а после повернулся к изображению Единого бога над алтарем. Тот смотрел на своего слугу с некоторым сомнением, но Мартин только махнул на него рукой, мысленно переадресовав создателю то, что ему самому только что сказал Арне: «Не будь занудой! Все же действительно счастливы! И Люка, у которого теперь полноценная, счастливая семья. И его муж Реми, который любит и любим. И четверняшки Ганс, Аби, Вилли и Диди, которых теперь никто не назовет безотцовщинами. И, естественно, в первую очередь, сам кузнец всего этого счастья — хитрец Арне, который всегда мечтал о внуках и в итоге их получил! Для этого всего-то и потребовалось подделать тест на отцовство, убедив в верности липового результата и Люка, и Реми… Ну и, конечно, перед этим сделать все, чтобы эти двое, несмотря ни на что, постепенно сблизились и полюбили друг друга».

— А ведь ты, Единый бог, как говорят, и есть любовь! — уже вслух завершил свое обращение к создателю Мартин, а после, насвистывая что-то достаточно фривольное, запер давно опустевший храм и отправился по личным делам. Могут ведь быть и у служителя культа Единого бога беты Мартина Зиверса такие вот — исключительно личные и исключительно приятные дела?

ficbook.net

Смотрите также

• 
  Молоко устюжанка
• 
  Молоко разумовский
• 
  Бежецк молоко
• 
  Молоко рекомбинированное
• 
  Кузбасс молоко
• 
  Молоко долгоиграющее
• 
  Адалия молоко
• 
  Волчье молоко
• 
  Символ молоко
• 
  Неусваиваемость молока
• 
  Молоко сублимированное