Золотой дождь
– Я хочу, чтоб ты меня обоссал.
– Что?,– я поперхнулся дымом от сигареты и уставился на Аню.
– Я хочу, чтоб ты меня обоссал,– упрямо повторила она, с вызовом впялившись мне в глаза.
– Нахуя?
Мы только что закончили заниматься сексом и стояли, куря на балконе. Аня отвела взгляд,
– Понимаешь, это такой фетиш. Мне очень хочется ощутить, как твоя горячая струя бьет по моему телу, и теплая моча плавно стекает вниз,– она провела руками по тощим бедрам, очевидно символизируя траекторию стока, – Ты поссышь на меня?
–В рот?, – уточнил я на всякий случай, вспомнив несколько просмотренных роликов с подобной тематикой, где жирные самки хлебали сливаемый им в пасть «мате» с жадностью верблюдов только что вышедших из засушливой Сахары. Аня скривилась,
– Фууу, ну нет, конечно. Только на лицо и грудь. И вообще – это такой интимный акт высшего доверия друг к другу. После этого мы перейдем на новый этап отношений и будем всегда вместе.
По моему мнению, с этой функцией отлично справляется совместная долларовая ипотека и трое детей, но спорить не хотелось.
Мы познакомились четыре месяца назад в городском парке, где Аня вместе с подругой отмечала свой восемнадцатый день рождения, а я подрабатывал, раздавая рекламные буклеты известного обувного бренда. Аня была сексуальна и обольстительна, а я был пьян и искрометно весел. Конфетно-букетный период сроком в одну неделю, секс после третьего свидания, на грязной скамейке автобусной остановки, два совместных похода в KFC и поездка с друзьями на районный рок-фестиваль. Я начинающий консультант салона сотовой связи, с хорошей перспективой карьерного роста до старшего менеджера торгового зала, а она помощник воспитателя в детском саду «Ладушки», отлично делающая минет и замечательно готовящая котлеты по-киевски. Теперь, для перехода на новый этап отношений, я должен был на нее поссать. Расставание в мои планы не входило.
– Хорошо, – сказал я, приспуская резинку своих семейных трусов.
– Нееет. Ты что дурак? Ну не тут же,– она схватила меня за руку и потянула за собой в ванную.
Я поплелся за ней, по пути вспоминая, как в ясельной группе во время тихого часа обоссал своего обидчика Петю Гладких, сломавшего мою игрушечную пожарную машинку. А потом он нажаловался воспитательнице, и меня на полчаса поставили в угол. Это детское воспоминание было, вероятно, единственным, что могло меня каким-то образом примирить с окружающей действительностью.
В ванной Аня скинула с себя халатик, запрыгнула в чугунную емкость со следами навсегда въевшейся ржавчины и сев на корточки застыла в напряженном ожидании готовящегося к прыжку льва.
– Давай, – сказала она, зажмурив глаза.
Я достал член и прицелился ей в лоб. Поссать в лицо помощника воспитателя детского садика «Ладушки» – в этом определенно есть какой-то вызов обществу и морали. Что-то дико революционное и протестное. Это почти, как пойти на митинг против действующей власти или записаться в бойцовский клуб, первое правило которого «никому не рассказывать о бойцовском клубе», только при этом тебя никто не будет пиздить и составлять административный материал.
Хотелось бурным напором, словно из брандспойта, сбить ее с ног, чтоб она барахталась в моче, захлебываясь и прося о помощи. В этом есть даже что-то ницшеанское, убеждал я себя, сжимая пальцами вялый член. Но, несмотря на все мои философские измышления, струя почему-то не шла. А я все острей ощущал себя каким-то золотодожным импотентом, тщательно скрывая нарастающее чувство неловкости перед сидящей в ванне девушкой. Сжав зубы, я собрался с силами и максимально напряг мочевой пузырь, так и не сумев выдавить из него ни капли. Аня, поерзав по дну, приоткрыла глаза,
– Ну что?
– Не получается, – я виновато убрал член в трусы, и отвернулся, – надо что-то попить.
– В холодильнике пиво стоит,– она с азартом выскочила из ванной и пошла со мной на кухню.
Пиво мы пили около получаса.
– И давно ты этого хочешь?, – спросил я, допивая вторую бутылку. Она смущенно заулыбалась,
– Ну, еще с юности, всегда хотелось почувствовать что-то подобное. Просто не было никого подходящего рядом, кому я могла бы открыться и довериться.
Я с пониманием кивнул. Заебись, моя кандидатура оказалась лучшей на роль ее ссыкло-дефлоратора. Не понятно только, стоит ли этим гордиться?
– Ну что, ты готов?
Я неопределенно пожал плечами, и мы опять потащились в ванную. Анька привычно заняла исходное положение в центре емкости, а я обреченно достав член, вновь прицелился ей в лоб. Я представлял себя священником, готовящимся окропить святой водой очередного покаявшегося грешника. Но струя по-прежнему не шла. Я смотрел в лицо помощницы воспитателя детского садика «Ладушки», обладательницы третьего разряда по альпинизму и любительницы творчества Леены Лехтолайнен, и никак не мог на него поссать.
– Давай…давай…, – подбадривал я сам себя, тряся членом из стороны в сторону, словно безумный шаман-извращенец, вызывающий таким нехитрым образом проливной дождь, спасая свое племя от засухи.
– Ну что там, скоро уже?, -нетерпеливо интересовалась ебанутая извращенка. Видимо очень спеша перейти на новый этап наших совместных отношений. Хорошо, что еще не попросила насрать ей на голову.
– Жди, – сказал я, полностью сконцентрировавшись на ощущениях в области мочевого пузыря.
Наконец пиво нашло выход, и долгожданный фонтан ударил в довольную морду грязной фетешистки. Я ссал ей в лоб, в глаза, в уши, на сиськи. Я ссал и не мог остановиться. Хотелось ссать на нее вечно. Последние капли я стряхнул ей на соски. После чего молча развернулся и пошел на балкон покурить.
Аня появилась минут через пять. От нее благоухало ароматом какого-то фруктового шампуня и дешевых духов. Я тщательно принюхался, но ноток мочи в этом шлейфе не прослеживалось. Она стыдливо улыбнулась, пряча глаза.
– Малыш, ты не обиделся на меня за такие необычные фантазии?
Я бросил окурок вниз, проследив за его траекторией, а потом, склонив голову поцеловал ее в висок, еще раз обнюхав волосы.
– Ну что ты, милая.
В конце концов у всех есть свои маленькие фантазии и секреты. Ане нравится, когда ей ссут на лицо, а мне нравится трахать ее любимую сиамскую кошку. Главное, что эти секреты делают нас ближе друг к другу и позволяют перейти на новый этап отношений.
Измена
– Она мне изменяет.
После этих слов пьяное тело, сидящее напротив меня, залило себе в глотку очередной стакан косорыловки, громко икнуло и обиженно засопело. Я сочувственно похлопал его по плечу, и заглянув в осоловелые глаза, сбоянил,
– Хуевые твои дела брат. Видимо у тебя пиздец как не хватает кальция в организме, раз рога до сих пор не выросли. Ты бы витамины какие попил, штоле,– и протянул ему упаковку аскорбинок оставшуюся от предыдущих хозяев квартиры, милых старичков практикующих лечебное голодание, уринотерапию и прочую народную медицину.
Безумный Макс приперся ко мне с утра. На самом деле по паспорту он Паша Кравцов, но иначе как Безумный Макс его не называл никто еще с младшей ясельной группы. Я хуй его знаю, что за насекомые свили гнездо в его покосившемся скворечнике, но в моем личном рейтинге ебанутости среди знакомых он занимает всю пальму первенства с отрывом, как Бугатти Вейрон на велогонке «Тур де Франс».
Особенно после того случая, когда во время празднования нового года его подружка Анечка сказала, что предпочитает исключительно обрезанные хуи, так как это ниибацо эстетично, гигиенично, бонтон и лакшери. На что Макс, тут же достав свою залупу, и разместив ее на праздничном столе аккурат между салатом оливье и корейской морковью, при помощи кухонного ножа обстружил ее, как чертежный карандаш «Картограф» прямо в присутствии всех гостей, а потом для дезинфекции окунул в стакан с шипящей бормотухой. Такая импровизированная брит мила. Кстати, подружка то ли впечатлившись подобным гусарством, то ли запав на экстравагантный половой хуй своего гардемарина, впоследствии вышла за Макса замуж. Хули, ебанутые они всегда друг к другу тянутся.
online-knigi.com
Катаев И В
Катаев И В
Молоко
И.В. КАТАЕВ
МОЛОКО
1 Это вы все конечно, очень верно и правильно высказали, то-есть насчет хорошего-то человека. Не спорю и вполне убежден, - хорошие-то люди, - ну, ласковые там, честные, веселые, - без них, действительно, все может прахом пойти... Это все так... Даже про себя скажу персонально, я сам ласку в человеке обожаю и терпеть не могу, скажем, злобной грызни трамвайной или чего-нибудь подобного. Зачем же, на самом деле, я буду на товарища своего, на гражданина трудовой страны, волком рычать? Кому от этого прибыль?.. Кстати сказать, и характер у меня сложился спокойный, мягкий, несмотря на все передряги жизни. Без преувеличения скажу вам, - нежный характер. Меня даже в союзе... только это, конечно, антер-нус... в союзе инструктора-коллеги меня, например, Телочкой зовут. Правда, термин-то этот влепили мне после того, как проработал я для периферии новые нормы выпойки телят... Использовал, знаете ли, материал собственных опытов и кое-какие датские параллели... Так вот, отчасти за эту заботливость о молочной нашей смене и окрестили меня. Ну, разумеется, и наружность моя сыграла известную роль, имея в виду розовый цвет моего лица и влажную свежесть во взгляде... Но главное-то дело, я так думаю, в ласковом моем поведении. На прозвище это я не в обиде, а только улыбаюсь да отшучиваюсь... Впрочем, это все пустяки, я не об этом хочу... Вопрос тут в одной поправке... Необходима, по-моему, к безусловно правильным вашим мыслям некоторая поправочка, и довольно, я скажу, существенная. Коротко говоря, иной раз случается, что не качества важны в человеке, а важна главная струя. Какая струя? А самая обыкновенная, общая струя, по которой плывет его отдельная жизнь... Судьба его, если можно так марксистски выразиться... Или, скажем, место его на земле, которое он не сам и выбирает... Нет, нет, позвольте, вы не перебивайте, а лучше выслушайте. Чтобы пояснить, я вам, лучше всего, пример приведу из моей практики. Вот только сейчас эта история передо мной развернулась, и в голове моей, как говорится, кипят впечатления... Как раз времени до Москвы хватит, а вы, если журналист, то продумайте этот факт и даже можете, если хотите, осветить в прессе... В данный момент возвращаюсь я из инструкторской поездки. Посетил свой новый участок и провел перевыборы в шести молочных товариществах. У нас сейчас как раз перевыборная кампания по всей системе... Нужно вам сказать, что участок этот не совсем для меня новый, я туда ездил года полтора тому назад, потом передал его другому инструктору, и только теперь получил обратно. Так что общая картина для меня была ясна. В центре участка - Дулепово, село волостное, огромное, три фабрики, сильная кредитка, епо, волком авторитетный и прочее там, что полагается... И стоит на самом Ленинградском шоссе. По шоссе взад-вперед автомобили шныряют, вдоль него фабрики гудят, мельница паровая пофыркивает, а два шага по-за гумнами - и лежат снежные целины, сияют под солнцем, и прясла по ним ковыляют голые до самого синего лесочка. Белизна, безлюдье, мороз румяный. Тишина. Район же Дулеповский имеет, понятно, клеверно-молочное направление с садоводческим оттенком, сильная коровность, но в организационном отношении, то-есть по части коллективизации, слабоват. Одним словом, молодой район. Ну-с, так вот, просидел я в Дулепове недели полторы, провел пять перевыборов и, надо сказать, очень удачно, с повсеместным выдвижением бедняцко-середняцких элементов в руководящий состав. Конечно, не обошлось без кулацкой бузы, однако встретил полную поддержку от агрономии и сельских органов на местах. Благодаря такому финалу пришел в самое благодушное настроение и эдакий размах наполеоновский в себе почувствовал. Эх, думаю, дайте мне, товарищи, годик - один годик всего-навсего - и будут у меня в районе коллективные дворы утепленные!.. Я вам покажу, как Телочка работает!.. Вот, к весне показательное кормление проведу, а там обзаведемся контрольными книгами, молочный заводик поставим в Дулепове, швицов-производителей раздобудем... ну, и прочие-такие юные мечты... Короче говоря, наступает день, когда осталось у меня одно только товарищество, перевыборное собрание в шесть часов вечера, потом, думаю, высплюсь как следует, а утром, с семичасовым - в Москву. Возвращусь с полной победой за плечами и с блестящим отчетом для орготдела, как сам, можно сказать, пресловутый Юлий Цезарь... И вот тут вдруг начинает развертываться удивительная серия фактов. Начинается стремительная история, которая приводит в конце концов... Впрочем, я лучше по порядку. Начало-то истории открылось еще в середине моей дулеповской миссии, на четвертые сутки, в день отдыха, то-есть в воскресенье. День как раз выдался замечательный, ну, прямо-таки праздник снегов и лучей. Мороз, безветрие, розовый воздух, и вся вселенная, как новый цинк, - сверкает белыми искрами. Сижу я с утра дома, то-есть где остановился, - у бухгалтера кредитки товарища Чижова. А дом двухэтажный, с каменным низом, принадлежит вдове состоятельной. Муж у нее не то лавочник был, не то первый председатель волсовдепа, - я так и не дознался хорошенько, - только все ее очень уважают. Самого бухгалтера дома не было, уехал накануне на свадьбу в соседнее село. Так что сижу я в приятном одиночестве, собраний у меня в этот день никаких, и в результате получается полный узаконенный воскресный покой. Печки в доме истоплены, угольки позванивают, тихая теплота, пышками испеченными пахнет, а оттого, что на дворе солнце, - в комнатке у меня все янтарно, медово, - стены гладким тесом отсвечивают и на перегородке теплится солнечный желтый зайчик. За перегородкой же, в горнице, сидит хозяйка, тоже в одиночестве. Вернулась от обедни и дочку свою отпустила на гулянку, - единственная у нее дочка семнадцати лет, строгая такая и очень оформленная девица, с пушистой косой. Хозяйка сидит шьет, а я у себя читаю с приятностью книжечку поэта Петра Орешина под названием - Родник. Я, знаете ли, в свободное время люблю хорошие стихи почитать, и всегда в дорожном сундучке у меня что-нибудь захвачено, - Орешин там или Сергей Александрович Есенин. Последнего особенно уважаю и тихо жалею за горькую судьбу. Вообще из поэтов предпочтение отдаю, как бы сказать... мужиковствующим, поскольку сам я крестьянского происхождения, и просто - доступнее пишут, чем, положим, какие-нибудь пролетарские футуристы. Так вот, сижу себе и читаю, час и другой, в полном забвении. Хозяйке-то, конечно, чудно, что вот человек не старый, а в праздник сидит дома и так тихо. Добрая она женщина и, наверное, подумала про меня: не скучает ли? - потому что два раза, вежливо постучавшись, окликала меня. В первый раз горячими пышками угостила, а в другой - из-за двери спрашивает ласковым грудным голосом: - Вам гитару не дать ли, молодой человек? Может, поиграете?.. У меня от покойного мужа замечательная гитара осталась... От гитары я отказался, поблагодарив, потому что, к сожалению, не обучен, и опять за книжку. Потом слышу в сенях топот, - снег с валенок отряхивают, потом веничком охлестывают, дверь скрипнула, шум и женский голос визглявый. Оказалось, соседка пришла к хозяйке посплетничать праздничка ради. Ну, леший с ними, я сначала не слушал, чего они там тараторят за перегородкой. Но только слышу, уж очень соседка захлебывается, а хозяйка все: "Ах ты, господи!.. ах-ты, господи!.." Прислушался я немножко, а потом и Орешина отложил. Весьма, скажу я вам, любопытные вещи рассказывала соседка. Кой-чего я недослышал, кое-что не понял, однако все-таки по обрывкам составил представление, а некоторые фразы запомнил даже в точности. Услышал я такую штуку. Только что, будто бы, провезли через село со станции какую-то парочку. Будто бы, жениха с невестой. Оба были закутаны с головами в тулупы, чтобы не увидал невестин отец. Однако тот увидал или донесли ему, только он выбежал на улицу и остановил сани. А выбежал он, представьте, с кинжалом. Хотел кого-то убить, хотя, как определила соседка, - не имеет права убить. От саней его оттащили все-таки. Быстро толпа собралась, отца увели домой. Парочка же благополучно уехала куда-то дальше. Из дальнейшего разговора понял я, что этот самый отец - по национальному признаку грузин. Имеет он двух дочерей, старшую звать Меричка, младшую Тамарочка. Жил он строго-замкнуто, дочерей никуда не пускал, ни в клуб текстилей на киноношку, ни даже в лес по ягоды. Совсем их не обряжал, а все больше о своих каких-то банках беспокоился, хотя дочери - почти уже и не барышни, а совершенных лет. И вот случилось, что старшей дочери, Меричке, сделал предложение некий Костя. Отец же почему-то восстал против этого брака, строго-настрого его запретил. Тогда дочь, сказавшись однажды, что идет загонять кур, сбежала с этим Костей из дому... Как, что, почему - больше ничего я не понял... Да!.. Еще сказала соседка: слава идет, что Меричка эта уж такая красавица-раскрасавица, но это зря. Хорошенькая, - говорит, - это верно, особенно издали, чернявенькая, волос густой, глазки, зубки тоже очень хороши. А вот, - говорит, обвал лица у нее чтой-то несимпатичный... Очень я этим рассказом увлекся и хотел потом кого-нибудь расспросить поподробней, - об грузине - откуда ж он в Дулепове взялся, и что это за Костя, удалец молодой, похититель невест. Да представьте, - как-то не вышло. У хозяйки неудобно было, - подумает - подслушивал; у Чижова хотел, да он вернулся к ночи, как зюзя пьяный, рухнул столбом на кровать и храп испустил. А на другой день началась опять выборная горячка, и совсем я об этой истории позабыл, - не до этого было. 2 Затем наступает, как я вам сказал, этот самый последний день, последние перевыборы. Ручьевское молочное товарищество, - село Ручьево от Дулепова верст десять по шоссе. И рядом деревня Ручейки, - к этому же товариществу принадлежит.
Полтора-то года назад я в Ручьеве был, дал толчок к организации товарищества и даже подобрал для него доверенного ...
knigogid.ru
Нил Гейман
Но молоко, к счастью…
«Уморительно смешно».
Межгалактическая полицейская газета
«Эта шокирующая история наглядно демонстрирует: ни одно человеческое существо и БЛИЗКО нельзя подпускать к времяходческому воздушному шару».
«Водоворот», футуристический журнал
«Воистину впечатляющий чернильный бумагатор. На переднем плане — умнейший динозавр в предыстории».
Гермиона Стего-вторая, к.ф. н, дама-командор, член КНОСа[1]
Моему покойному отцу Дэвиду, который рассказал бы эту историю с блеском, и моему сыну Майклу, который не поверил бы ни единому слову.
Я люблю вас.
Н.Г.
В холодильнике стоял апельсиновый сок. И больше ничего, что подошло бы для хлопьев. Не считая, конечно, майонеза, кетчупа и огуречного рассола. Но я не считал, что это подходящая заливка. И моя сестрёнка так не считала. Хотя ей случалось есть очень странные штуки, вроде грибов в шоколаде.[2]
— Молока нет… — сказала она.
— Угу, — ответил я. И заглянул за банку с вареньем. Так, на всякий случай. — Совсем нет. Ни капельки.
Наша мама укатила на конференцию, делать доклад по ящерицам. Уезжая, она раздала нам ЦУ (ценные указания).
Папа в это время читал газету. А когда он читает газету, то, по-моему, не слышит ни слова.
— Ты меня понял? — спросила вдруг мама. — Повтори, что я сейчас сказала?
— Отвести детей завтра на репетицию оркестра; на скрипку — в среду; ты приготовила в холодильнике ужины на каждый вечер, пока тебя не будет, и пронумеровала каждый этикетками; запасной ключ у Николсонов; сантехник придёт в понедельник и до этого времени нельзя пользоваться верхним туалетом; не забывать кормить золотую рыбку; ты нас любишь и вернёшься в четверг, — перечислил папа.
Похоже, мама такого не ожидала.
— Да, всё верно, — ответила она. Затем перецеловала нас всех. И добавила: — Кстати, у нас молоко почти закончилось. Надо купить.
Когда она уехала, папа выпил чаю. С молоком — ему как раз хватило того, что осталось.
Мы стали размораживать ужин № 1, но немного напортачили, так что отправились в индийский ресторанчик. А перед сном папа развёл нам горячего шоколада, чтобы подсластить ничем не восполнимое отсутствие мамочки.
Так было вчера.
А сейчас папа вошёл в кухню и сказал:
— Ну-ка, приналягте на хлопья. Сегодня репетиция оркестра.
— Мы не можем… — грустно ответила сестрёнка.
— Это почему же? — удивился папа. — У нас полно хлопьев. И мюсли. И мисок. И ложек. Ложки у нас просто отличные — совсем как вилки, только не такие острые.
— Только вот молока нету, — сказал я.
— Нету, — подтвердила сестрёнка.
Я увидел, что папа призадумался. По его лицу было заметно, что он уже собрался предложить нам на завтрак что-нибудь такое, для чего не нужно молоко, например сосиски, но тут же вспомнил, что без молока не сможет пить чай. На его лице явно читалось: «остался без чая».
— Ах вы мои бедняжки, — произнёс он. — Сейчас я сбегаю в продуктовую лавку на углу и принесу вам молока к завтраку.
— Спасибо! — обрадовалась сестрёнка.
— Только не обезжиренное, — быстро уточнил я. — Оно вообще как вода.
— Конечно, не обезжиренное, — согласился папа.
И ушёл.
Я насыпал хлопья в миску. И стал ждать.
— Как ты думаешь, сколько уже времени прошло? — спросила сестрёнка.
— Тыща лет, — ответил я.
— Похоже на то, — согласилась она.
Мы выпили апельсиновый сок. Сестра поупражнялась на скрипке. Я попросил её прекратить. Она прекратила.
Потом скорчила мне рожицу:
— А сейчас сколько времени прошло?
— Три тыщи лет.
— А что, если он вообще никогда не вернётся?
— Ну, тогда мы позавтракаем солёными огурцами.
— Солёные огурцы — это неподходящее блюдо для завтрака! — запротестовала сестрёнка. — И вообще, они мне не нравятся. А вдруг с ним что-то случилось? Мама нам этого не простит.
— Думаю, он просто встретился в магазине с кем-то из своих приятелей, — принялся я объяснять, — и потерял счёт времени.
Я попробовал ради эксперимента пожевать парочку сухих хлопьев. Есть можно, но, конечно, совсем не то, что с молоком.
У входной двери что-то стукнуло, грюкнуло, и на пороге появился мой отец.
— Где ты был всё это время? — спросила сестрёнка.
— Ну… — ответил он. — Хм. Да. А забавно, что вы меня спросили о времени.
— Ты с кем-то столкнулся и потерял счёт времени? — уточнил я.
— Я КУПИЛ МОЛОКО, — начал папа. — И действительно перекинулся приветствиями с мистером Робинсоном, тот как раз покупал газету. Но едва я вышел из лавки, как услышал сверху какой-то странный шум.
Звучало это примерно так: тумм… тумм…
Я поднял глаза и обнаружил, что всю нашу Маршалл-Роуд накрыл сверху огромный серебряный диск.
«Опаньки, — подумал я. — Такое не каждый день увидишь». А затем случилось что-то очень странное.
— Куда уж страннее! — заметил я.
— А вот куда, — ответил папа.
— ИЗ ДИСКА ВЫРВАЛСЯ ЛУЧ СВЕТА — сияющий, переливающийся луч, хорошо различимый даже на солнце. А потом я сразу почувствовал, как меня уносит вверх по этому лучу и засасывает внутрь диска. Но молоко, к счастью, я ещё раньше сунул в карман пальто.
Палуба диска оказалась металлической, размером с футбольное поле. А то и побольше.
— Мы прибыли на вашу планету очень издалека, — сказали мне ребята, столпившиеся на ней.
Я тут говорю «ребята», но вообще-то они были несколько зеленоваты, сочились каплями и, сказать по правде, дружелюбием не лучились.
— Итак, мы требуем, чтобы ты вручил нам права на вашу планету от имени всех обитающих на ней видов. Мы её переоборудуем.
— Я категорически отказываюсь! — заявил я.
— В таком случае, — продолжил один из них, — мы соберём здесь всех твоих врагов и передадим тебя в их руки — до тех пор, пока ты не подпишешь акт передачи планеты в наши руки.
Я совсем было собрался заявить, что у меня нет врагов, как вдруг заметил большую железную дверь с надписью:
И я немедленно её открыл.
— Стой! — закричал капельный зелёно-планетянец. — Ты прорвёшь пространственно-временно?й континуум!
Но было поздно. Я уже толкнул дверь.
online-knigi.com
Материнское молоко
Материнское молоко
Словно деградировавший король-изгнанник, Саул спит здесь, на своем картонном троне, каждый день, в одно и то же время. Все семь футов его туши отдыхают. Толстые конечности распластаны среди коробок и акров пузырчатой пленки. Огромная голова запрокинута назад и издает звуки удушья. Физиономия с жировыми складками под подбородком светится в полумраке склада, словно лунный лик.
Здесь, на окраине города, среди пустующих фабрик, в этом металлическом лабиринте из простирающихся в бесконечность стеллажей цвета боевых кораблей, нас работает всего двое. Жужжащие на гофрированном потолке флуоресцентные лампы выбеливают нашу кожу. Менеджеры из далекого офисного здания никогда не удостаивают нас своим вниманием. Водители, приезжающие сюда за грузом, избегают нас. Квадратные горы коробок, которые мы упаковываем, запечатываем и складываем в штабеля, в конце дня загружаются в грузовик, припаркованный у гигантских ролловых ворот.
Когда я смотрю, как Саул спит до второй половины дня, когда обычно начинается работа, мне кажется, что я мог бы убежать. Но всякий раз, когда я отхожу слишком далеко, он начинает издавать звуки, напоминающие утечку газа. Думаю, он видит меня сквозь свои липкие веки.
Саул, - шепчу я. - Саул, Саул, пора.
Я говорю тихо и держусь на расстоянии от этой гипсовой массы, когда пытаюсь разбудить ее. Он всегда пугает меня, когда беззвучно пробуждается ото сна, либо когда появляется из темных рядов.
Передо мной открывается один глаз. Пустой глаз серой акулы. Вскоре к нему присоединяется второй, и они начинают двигаться в рыхлых изгибах глазниц. Из влажных губ раздается какой-то звук, будто бильярдный шар перекатывается от одной щеки к другой. Затем Саул начинает говорить, еле ворочая чрезмерно большим языком. Но его речь я научился понимать. Молоко. Он хочет молока. Затем мы работаем еще какое-то время до вывоза груза.
Подняв с маленького белого столика металлическую фляжку, я качаю в руках эту булькающую торпеду и передаю в его влажные лапы. Огромные ручищи, напоминающие на ощупь холодный сыр, осторожно берут ее. Отворачиваясь, я слышу жадное хлюпанье, но не слежу за процессом кормления. Он напоминает мне о ней, о матери. Матери Саула. И моей матери, как она считает.
Закончив, он сигнализирует мне хрюканьем, и я забираю у него фляжку. Крепко завинчиваю крышку и вижу, как дрожат у меня руки. Когда я несу фляжку обратно к маленькому белому столику, внутри у меня будто все переворачивается. Голод с урчанием просыпается во мне, и я чувствую, как Саул улыбается у меня за спиной. В прошлом я только добавлял молоко в чай, но теперь не в силах устоять перед таким изысканным лакомством. По ночам мне снится молоко.
***
Закончив работу, мы снова идем в место, которое Саул называет домом. Дом на холме, защищенный забором и скрытый деревьями и тьмой. В автобусе кроме нас уже никого нет, и мы сходим возле больших дубов у подножия холма. Затем автобус разворачивается, словно сам по себе, потому что водитель не перестает таращиться на нас.
Основание холма опоясывает изгородь из старых железных прутов с заточенными концами, но у Саула есть ключ от тяжелых ворот, которые мне не сдвинуть с места. Он отпирает замок, и мы проходим за ворота. Они с грохотом захлопываются у нас за спиной.
В полном молчании мы двигаемся сквозь черные зазоры между стволами деревьев. С земли поднимается тяжелый запах сосновых иголок и сорняков. Лиственный навес над нашими головами закрывает свет. Тьма давит на нас, и у меня появляется странное чувство. Лесные запахи наполняют мой мозг густой жирной сонливостью, которая обволакивает меня и забирается в глаза. Но деваться мне больше некуда, поэтому я следую за Саулом, ковыляющим вверх по тропинке в беспокойный лес. Я представляю себе детей, разбегающихся от мокролицей твари, идущей впереди меня. Порхающих словно маленькие призраки, как тогда, когда я сбежал и вслепую помчался в торговый центр, полный рождественских огней. Какой же переполох я устроил! Увидев свое отражение в одной витрине, я разрыдался, как ребенок. Большой, толстый, бледный ребенок. Это было очень давно, и с тех пор я больше не убегал.
Я несу молочную банку, которая теперь пуста и которую я должен приносить домой каждый день. Я иду, мотая головой из стороны в сторону. Где-то рядом порхают птицы размером с собак. Они шумят в подлеске, и их крылья хлопают, щелкая, как влажная кожа. Я не вижу их, Но Саул говорил, что это остатки местной дичи. Не могу представить себе фазанов. Мой разум пытается увидеть зеленовато-голубых птиц, клюющих землю поблизости, но когда я слышу их, сердце у меня подпрыгивает к самому горлу. И так каждую ночь, хотя я не раз ходил через эти деревья.
Когда мы поднимаемся мимо огромных дубов и хвойных деревьев, Саул издает запах. Что-то бурлит в его дряблом теле и пахнет серой. Теперь я издаю такой же запах. Это от молока. От тех галлонов вспененной сладковатой жидкости, которые мы поглотили.
Пройдя несколько акров темного леса, мы подходим к домам, которыми семья Саула владеет дольше, чем они помнят. От подножия холма эти два белых здания не видно, поскольку они скрыты резко сгущающемся в этом месте лесом. Верхние ветви деревьев переплетаются над заостренными, крытыми красной черепицей крышами, заслоняя собой звезды. И лишь оказавшись в центре сада, через маленькую дыру в верхушках деревьев можно увидеть небо, будто ты находишься на дне огромной чаши с неровными краями. Вернувшись из своего первого побега, я, двигаясь на четвереньках, целую вечность пытался отыскать садовые ворота - настолько я был напуган громким хлопаньем крыльев в окружающем меня лесу. В конце концов, лишь мой желудок смог привести меня к воротам и домам, где хранилось молоко.
Пройдя через скрытые ворота и изгородь из деревьев, первое, что мы видим, это бледную лужайку. Здесь растет молочно-зеленая трава. Она короткая и мягкая, а почва под ней черного цвета, если ковырнуть пальцем. Лужайка идеально ровная и приятно пахнет. Удивительно, что среди всех этих деревьев находится такой круг травы. Будто вершина холма была подстрижена специально для домов и танцев, о которых я грезил.
Сегодня вечером, как только я оказываюсь в саду, эта трава привлекает мое внимание, и я задерживаю на ней взгляд. Она растет в моих снах. Иногда посреди ночи я представляю себе, что просыпаюсь лицом вниз, упираясь носом и ртом в мягкую перину лужайки и посасывая ее сахарные травинки. А еще эта сияющая под светом ярчайших лун, лужайка часто напоминает большой пруд. Я люблю смотреть на нее из окна и вспоминаю свои сны. Хорошие сны. Не те плохие, в которых по ее яркой поверхности двигаются всякие существа.
В домах сейчас тихо и темно. В окнах нет света, и своими квадратными белыми стенами они напоминают мне сараи, в которых живут фермерские животные. Вокруг большой прочной постройки нет ни цветов, ни кустарника. Она разделена на два дома тонкой внутренней стеной. Каждая задняя дверь обращена на молочное пастбище и ведет на кухню. Словно одинокие часовые эти дома сторожат небо, скрытые для лежащего под ними мира.
На кухне нашего дома мы зажигаем лампы, наполненные розовым маслом, и начинаем ждать. Но ждать никогда не приходится очень долго. Они спешно входят через заднюю дверь. Мать и брат, Итан. До того, как я начал пить молоко, мне было интересно, что они делают в соседнем доме без света. Но как только начал пить, перестал думать об этом.
Будь тише воды, ниже травы. В присутствии матери лучше не поднимать глаз. Она крупнее первого сына, Саула, но кожа такая же бледная. Опустив глаза в пол, я вижу нижнюю часть ее цветочного платья, местами прилипшего к тучному телу. В розоватом свете, среди мечущихся теней я вижу торчащие из-под подола воробьиные ноги, будто ее рыхлое тело было насажено на два костных стержня, чтобы оно не каталось по полу. Но эти ноги очень быстрые. Обычно у меня едва хватает времени забежать наверх и спрятаться у себя в комнате, когда я слышу топот ее ног, спешащих из соседнего дома.
Она разговаривает со мной низким, гулким голосом. Говорит, что я поступил неправильно. Отводя взгляд, я смотрю на крошечную эмблему "Дэйнти Мэйд" на эмалированной плите, стоящей возле шаткого кухонного стола. Прочитывая буквы, чтобы отвлечься от ее голоса, я вижу, что они сделаны из хрома, как названия на радиаторных решетках старых машин.
- Посмотри на меня, маленький ублюдок, - говорит она.
Я качаю головой. Не хочу смотреть. Меня тошнит от нее. Даже сильнее, чем от собственного отражения в зеркале. Наверное, поэтому в нашем доме нет зеркал, но в окне автобуса я всегда вижу, что молоко сделало с моим лицом.
Под ее тощими ногами мечутся тени, возможно, отбрасываемые ее быстро двигающимися короткими руками. Ее хриплый голос становится громче. Я медленно поворачиваю свое пылающее лицо от эмблемы "Дэйнти Мэйд" и смотрю на ее голые руки. Локтей у нее нет. Пупырчатые культи заканчиваются детскими ручками. Кукольные пальчики шевелятся, словно анемоны в заводи.
...
knigogid.ru
Юрий Манов
Молоко за вредность для фараона
Иногда сущность происходящего осознаешь несколько позже, чем того хотелось бы.
Из размышлений мышки в мышеловке
* * *
— Ну что ты грузишься, как Виндоза после апгрейда, не боись, Влад, начинать всегда трудно! — заверил меня Юра Белкин, дружески похлопал по плечу и, сунув под мышку папку с бумагами, отбыл, аккуратно прикрыв за собой дверь. Я остался в гордом одиночестве. Вот так всегда, Белкин пошел «бумажками» заниматься, а я — один на один с клиентами. И если часы над столом не врут, до прибытия первого осталось не больше получаса. Страшно-то как!
Да, сегодня первый день работы нашего ООО со звучным названием «ВОБЛЯ». Вобля, между прочим, это не то, что вы подумали, а река в Московской области, и там даже указатель есть, если ехать по рязанской трассе. Это Белкин придумал, уж больно его это название порадовало. Белкин, он вообще названия прикольные любит. К примеру, одного знакомого главу райадминистрации он надоумил назвать местную футбольную команду «Герострат». Самый прикол был в том, что основу этой команды составляют… хлопцы из добровольной пожарной дружины местного химкомбината (по крайней мере именно по ведомостям пожарных они получают там зарплату). Как только футболисты «Герострата» вышли на поле, и комментатор объявил новое название команды, немногочисленные зрители матча хором заржали. А после игры рассказали своим знакомым. С тех пор посещаемость на играх этой команды постоянно растет, несмотря на откровенно говенную игру «добровольных пожарников».
А нового владельца нашего «Океана» Белкин научил переименовать магазин в «Ихтиандр», горячо убедив, что «Океан» — это банально. На витрине там теперь живой хвостатый мужик в серебристом трико на фоне водорослей, рыб, осьминогов и прочих морепродуктов. И когда включается световая реклама, мужик этот начинает шевелить хвостом и трубить в раковину, как в кино «Человек-амфибия», к великой радости местной детворы. Правда, есть там одно «Но», большой рекламный щит перед магазином обещает, что покупатель может приобрести деликатесы из всего, что выставлено на витрине. Странно, и почему никто до сих пор не заказал филе жареного «Ихтиандра», он ведь тоже на витрине фигурирует.
В общем, Белкин придумывает, остальные расхлебывают. На этот раз расхлебывать придется мне, потому как именно на двери моей комнаты в общаге была прикреплена табличка:
ООО «ВОБЛЯ»
Срочная виртуальная психологическая помощь
Процедурный кабинет.
Ведущий специалист В.Ю. Мамичев
В.Ю. Мамичев, как вы поняли, это я. И именно мне придется оказывать срочную виртуальную психологическую помощь согражданам с помощью вот этого проапгрейдженного до предела «Пня» и двух шлем-масок для виртуалки. На мне был новенький белый халат (рукав которого я уже успел облить кофе), для солидности Белкин заставил меня сменить кроссовки на ботинки и даже нацепить галстук. Идиотизм!
Почему я согласился на эту авантюру, ума не приложу. Ну подумаешь, снова остался без работы, разругавшись вдрызг с начальницей рекламного отдела Кристиной Максимовной, впервой, что ли? Да специалистов моего уровня в этом городишке еще поискать, и предложения работы вроде были. Но тут приперся Белкин, приволок пива и убедил, собака, мол, «хватит работать на дядю, пора поработать и на себя». И вот теперь сижу в своей общажной комнате, превращенной в «процедурный кабинет», и тихонько мандражирую в ожидании первого клиента. Самое ужасное было в том, что я совершенно не представлял себе, что значит эта самая «психологическая виртуальная помощь». Белкин что-то объяснял, рассказывал, какие «бешеные бабки рубят» в Штатах личные психотерапевты, но в суть я так и не врубился. Ладно, для первых клиентов Белкин оставил инструкции. Поглядим, как сработает, а там видно будет.
Правильно говорила моя бабуля, царство ей небесное: «Сколько обезьяна ни хитри, все равно жопа голая». Разумеется, в приличной компании бабуля изъяснялась более нормативно, заменяя «жопу» «голым задом», но смысл поговорки от этого не менялся, разве немного терялось экспрессии. Так вот, эта народная мудрость, без сомнения, относится к моему приятелю Белкину и тому жизненному пути, что он для себя выбрал. Хитрит, сволочь даже там, где особой необходимости в этом нет. Вот и в «Суперцивилизации XXL» он решил схитрить и по большому блату где-то раздобыл коды и пароли для этой игрушки. Что и говорить, коды были хорошие, один давал сразу миллион золотом в казну, второй позволял быть в курсе всех самых перспективных разработок в научных лабораториях Игроков — соседей, третий разрешал коренным образом менять ландшафт и в пять минут сносить горные хребты, вырывая на их месте рукотворные озера. Про его армию я уже не говорю, в гвардии Белкина Рэмбо в сержантах мыкался, изводя всех просьбами направить его в Вест-Пойнт, да что там Рэмбо, Терминатор два года капитанских погон дожидался.
Три недели Белкин ходил гоголем, свысока посматривая на нас, Игроков, честным трудом в поту соленом зарабатывающих деньги в казну и не знающих, как свести концы с концами из-за постоянных бюджетных дефицитов. Видели бы вы, чего за это время он успел натворить. Он меня как-то запустил в свою карту (хотя это правилами и запрещено, но разве Белкин мог удержаться, чтобы не похвалиться?). В своей столице он собрал все семь древних чудес света и заложил фундамент девяти новых, стены домов у него были сплошь из мрамора, а народ проживал в праздности и отрывался в постоянных увеселительных мероприятиях. От скромности Белкин никогда не страдал, а потому своих статуй, увенчанных золотыми венками, он наставил где только можно, разве что не в нужниках.
Честно говоря, я Белкину завидовал. Нет, не статуям, а совершенству созданного им мира. Я не спеша бродил по улицам Белкинтауна и приветливо кивал улыбающимся людям, красивым и здоровым без исключения. Ни преступности, ни загазованности, присущих большим городам, жратва бесплатно, одежда тоже, предметы роскоши — по себестоимости. Тут и там здоровенные афиши: концерты и спектакли, вход свободный. Я разок забрел случайно в какой-то амфитеатр, там на сцене уже лабал «Nazaret», a «Led Zeppelin» в классическом составе настраивал аппаратуру за кулисами. Ну как тут не позавидуешь, конечно, будь у меня такие деньжищи, я бы и не такого сотворил…
Потом наступила расплата. Коды кодами, но оказалось, что деньги Белкин получил не так просто, а в кредит, и теперь Создатель намекал, что пора бы Игроку Великому Белку вернуть долг, с процентами, разумеется. А также заплатить за приобретенные у других Игроков патенты на изобретения и расплатиться со строительными компаниями за снос гор и рытье на их местах рукотворных озер. Белкин загрустил, прикинул свой баланс и объявил себя банкротом. Но при этом из Игры не вышел, а распродал оружие контрабандой, распустил армию и объявил нейтралитет. А своим соседям по карте он предложил использовать его страну, как виртуальную Швейцарию — мировой курорт, банк и огромную киностудию в одном флаконе. Соседи Белкина побаивались, тем более они как раз начали грызться между собой, потому предложение его с радостью приняли.
Лишившись перспективы завоевать когда-либо мир, Белкин к Игре несколько охладел, а потом придумал использовать ее в своих корыстных интересах. Благо, что с помощью полулицензионной программы и нехитрых манипуляций в «Суперцивилизацию XXL» можно было ввести любого героя, хоть Жириновского с предвыборного плаката, хоть Шандыбина, крашеного зеленкой под Шрека, хоть черта лысого с манерами джентльмена и дипломом МГУ. Так и появилась «ВОБЛЯ».
В дверь робко постучались, я постарался придать себе солидный вид и громко сказал: «Войдите». Первый клиент оказался невысоким мужчиной с большими залысинами, с потрепанным портфелем в руках. Он остановился на пороге и робко огляделся. В общем-то за интерьер «кабинета» я был совершенно спокоен. Мы решили не скупиться, Белкин достал заначку, выбил где-то кредит, и «кабинет» мы отремонтировали под «евро»: с навесными потолками, утыканными галогенками, с идеально ровными чуть голубоватыми стенами, с жалюзи того же цвета. Все соседи по общаге приходили к нам посмотреть, как на экскурсию. В углу стояла неизвестно для каких целей купленная ширма (Белкин в каком-то кино видел). Добавьте к этому удивительно удобное кресло, которое Белкин спер с прежнего места работы, и мой комп, корпус которого я оттирал водкой часа три, если не больше. Несколько портил общий вид старый холодильник «Смоленск» довольно обшарпанного вида, но я решительно отказался с ним расставаться. Он — мой ровесник и ни разу не ломался за долгие годы службы, пусть уж постоит в уголке, заслужил. Правда, хитрый Белкин заклеил его самоклеющейся пленкой под сталь, раздобыл где-то панель кодового замка от сейфа и приклеил его «суперцементом» к дверце холодильника. Честное слово, получилось классно, словно сейф в углу стоит, только гремит он сильно, особо когда включается…
online-knigi.com
Она прижалась к нему упругой маленькой грудью. Разгоряченная, обнаженная, она лежала на нем, широко раскинув ноги и обволакивая все его тело. Он корчился под ее тяжестью, а потом отполз к выгребной яме, и его стошнило.
- Тимор! Тимор!
Это было не его имя.
- Прошу прощения. - Рвотные спазмы опять сотрясли его тело. - Я же говорил тебе, Сеул.
Она, искренне удивленная, сидела там, где он ее бросил.
- Ты не хочешь меня? Но все на этой стоянке...
- Прошу прощения. Я тебя предупреждал. - Он начал натягивать свою серую фуфайку с длинными рукавами. Ткань на локтях была собрана буфами. - В этом нет ничего хорошего. И никогда не будет.
- Но ты же человек, Тимор. Как и я. Неужели ты не рад, что тебя спасли?
- Человек. - Он сплюнул. - Ни о чем другом ты и думать не можешь.
Она тяжело дышала. Он натягивал длинное серое трико, заложенное в складки на коленях и щиколотках.
- Что они с тобой сделали, Тимор? - Она сидела, раскачиваясь из стороны в сторону. - Как они любили тебя, если ты после этого ничего не можешь? - причитала она.
- Их надо видеть, Сеул, - упрямо произнес он, поправляя свои лацканы сизо-серого цвета.
- Они так вот и выглядели? Все серые и блестящие? Именно поэтому ты так одеваешься?
Он повернулся к ней, коренастый парень во всем сером, на застывшем лице горящие глаза.
- Я ношу все это, чтобы спрятать свое толстокожее человеческое тело, - заметил он, - чтобы меня не тошнило. По сравнению с ними я был - Кротт. Да и ты тоже.
- О-о-о...
Его лицо смягчилось.
- Если бы ты их только видела, Сеул. Высокие, словно столбы дыма. И они все время развлекаются, как- ты не можешь себе представить. Мы не... - Он замолчал, теребя свои серые перчатки, содрогнулся. - Они лучше всех детей человеческих вместе взятых, - с горечью сказал он.
Она ощупала себя, сузила глаза.
- Но они же мертвые, Тимор! Мертвые! Ты сам мне говорил.
Он замер, отвернувшись от нее, держа в руке серую тапку.
- Как они могут быть лучше людей? - настаивала она. - Все знают, что есть только люди и Кротты. Я вовсе не думаю, что этот твой Кротти - рай, я считаю...
Он рванул ручку замка с секретом.
- Тимор, подожди, Тимор!
Ее крик, а она выкрикивала чуждое ему имя, несся вслед за ним по ярко освещенным коридорам. Его ноги слепо несли его по сухой жесткой поверхности. Он старался дышать ровно, держа руку на замке - это помогало ему выбраться наружу.
Замедлив шаг, он обнаружил, что находится в одном из помещений стоянки, стоянки, которая по-прежнему была чужой для него, но. все они походили на госпиталь, на морг. Пустые саркофаги.
Пожилая женщина - Кротт - проехала мимо, глупо улыбаясь. За ней тянулся след красной перхоти, при виде которого в его желудке снова что-то шевельнулось. Местные Кротты приравнивались к слабоумным людям и принадлежали к высшей ступени развития. Карикатуры. Нелюди. Зачем вообще было пускать их на стоянки?
Гудок предупредил его о том, что впереди завод, и он изменил направление. Прошел мимо табло "Только для людей". За ним была комната для игр. Он обнаружил, что комната пуста, хотя она и была напичкана всякими грубыми аттракционами и механическими глотками, изрыгавшими то, что хозяева Галактики называли музыкой. Они так ревниво относились к своему уродству! Он миновал бар, где можно было купить Ю-4, брезгливо поморщился и вдруг услышал плеск воды.
Этот звук привлек его внимание. В раю тоже была вода... такая вода... Он вошел в бассейн.
Из воды торчали две темноволосых головы.
- Привет, новенький!
Он взглянул на мокрые, оливкового цвета мальчишеские тела.
- Он флоу. Иди к нам, новенький!
С минуту он медлил, этот новичок в сером. Потом, словно вспомнив что-то, разделся, обнажив свое ненавистное сухое розовое тело.
- Эй, да он действительно флоу.
knijky.ru
Слыхали вы о Змее Змеевиче? Ежели слыхали, так вы знаете, каков он и видом и делом; а если нет, так я расскажу о нем сказку, как он, скинувшись молодым молодцом, удалым
удальцом, хаживал к княгине-красавице. Правда, что княгиня была красавица, черноброва, да уж некстати спесива; честным людям, бывало, слова не кинет, а простым к ней доступу не было; только с Змеем Змеевичем ши-ши-ши! О чем? Кто их ведает!
А супруг ее, князь - княжевич Иван-королевич, по обычаю царскому, дворянскому, занимался охотой; и уж охота была, правду сказать, не нашим чета! Не только собаки, да ястреба, да сокола верой-правдой ему служили, но и лисицы, и зайцы, и всякие звери, и птицы свою дань приносили; кто чем мастерил, тот тем ему и служил: лисица хитростью, заяц прыткостью, орел крылом, ворон клёвом.
Словом, князь-княжевич Иван-королевич с своею охотою был неодолим, страшен даже самому Змею Змеевичу; а он ли не был горазд на все, да нет!
Сколько задумывал, сколько пытался он истребить князя и так и сяк - все не удалось! Да княгиня подсобила. Завела под лоб ясные глазки, опустила белые ручки, слегла больна; муж испугался, всхлопотался: чем лечить?
- Ничто меня не поднимет, - сказала она, - кроме волчьего молока; надо мне им умыться и окатиться.
Пошел муж за волчьим молоком, взял с собой охоту; попалась волчица, только что увидела князя-княжевича - в ноги ему повалилась, жалобным голосом взмолилась:
- Князь-княжевич Иван-королевич, помилуй, прикажи что - все сделаю!
- Давай своего молока!
Тотчас она молока для него надоила и в благодарность еще волчоночка подарила. Иван-королевич волчонка отдал в охоту, а молоко принес к жене; а жена было надеялась: авось муж пропадет! Пришел - и нечего делать, волчьим молоком умылась, окатилась и с постельки встала, как ничем не хворала. Муж обрадовался.
Долго ли, коротко ли, слегла опять.
- Ничем, - говорит, - мне не пособишь; надо за медвежьим молоком сходить.
Иван-королевич взял охоту, пошел искать медвежьего молока. Медведица зачуяла беду, в ноги повалилась, слезно взмолилась:
- Помилуй, что прикажешь - все сделаю!
- Хорошо, давай своего молока!
Тотчас она молока надоила и в благодарность медвежонка подарила.
Иван-королевич опять возвратился к жене дел и здоров.
- Ну, мой милый! Сослужи еще службу, в последний раз докажи свою дружбу, принеси мне львиного молока - и не стану я хворать, стану песни распевать и тебя всякий день забавлять.
Захотелось княжевичу видеть жену здоровою, веселою; пошел искать львицу. Дело было не легкое, зверь-то заморский. Взял он свою охоту; волки, медведи рассыпались по горам, по долам, ястреба, сокола поднялись к небесам, разлетелись по кустам, по лесам, - и львица, как смиренная раба, припала к ногам Ивана-королевича.
Иван-королевич принес львиного молока. Жена поздоровела, повеселела, а его опять просит:
- Друг мой, друг любимый! Теперь я и здорова и весела, а еще бы я красовитей была, если б ты потрудился достать для меня волшебной пыли: лежит она за двенадцатью дверями, за двенадцатью замками, в двенадцати углах чертовой мельницы.
Князь пошел - видно, его такая доля была! Пришел к мельнице, замки сами размыкаются, двери растворяются; набрал Иван-королевич пыли, идет назад - двери запираются замки замыкаются; он вышел, а охота вся осталась там. Рвется, шумит, дерется, кто зубами, кто когтями ломит двери. Постоял-постоял, подождал-подождал Иван-королевич и с горем воротился один домой; тошно у него было на животе, холодно на сердце, пришел домой - а в доме жена бегает и весела и молода, па дворе Змей Змеевич хозяйничает:
- Здорово, Иван-королевич! Вот тебе мой привет - на шейку шелкова петля!
- Погоди, Змей! - сказал королевич. - Я в твоей воле, а умирать горюном не хочу; слушай, скажу три песни.
Спел одну - Змей заслушался; а ворон, что мертвечину клевал, поэтому и в западню не попал, кричит:
- Пой, пой, Иван-королевич! Твоя охота три двери прогрызла!
Спел другую - ворон кричит:
- Пой, пой, уже твоя охота девятую дверь прогрызает!
- Довольно, кончай! - зашипел Змей .- Протягивай шею, накидывай петлю!
- Слушай третью, Змей Змеевич! Я пел ее перед свадьбой, спою и перед могилой.
Затянул третью песню, а ворон кричит:
- Пой, пой, Иван-королевич! Уже твоя охота последний замок ломает!
Иван-королевич окончил песню, протянул шею и крикнул в последний раз:
- Прощай, белый свет; прощай, моя охота! А охота тут и есть, легка на помине, летит туча тучей, бежит полк полком! Змея звери в клочки расхватали, жену птицы мигом заклевали, и остался князь-княжевич Иван-королевич один с своею охотою век доживать, один горе горевать, а стоил бы лучшей доли.
Говорят, в старину всё такие-то удальцы рожались, а нам от них только сказочки остались.
skazki-online.com
